Это был год его пятидесятилетнего юбилея. По традициям советской номенклатуры полагалось такие события соответствующим образом отмечать. Исаковскому к пятидесятилетию, загодя, преподнесли орден Ленина. В день юбилея 28 января 1950 года в Союзе композиторов состоялось чествование Дунаевского: "Секретариат в своём полном составе, полный зал музыкантов, и, самое главное, теплота, радостное настроение". А потом наступило разочарование. "Больно мне, обидно и сейчас, что советская пресса ни одной строчкой до сих пор не обмолвилась о моём юбилее. 20-го в "Правде" поместили портрет Зинаиды Кротовой, новой абсолютной чемпионки по конькам. К портрету дан большой очерк о первенстве. Кто же мне ответит на мой горький вопрос: неужели это было важнее моего пятидесятилетия, юбилея композитора, который, как гласили приветствия, является "запевалой советского народа"? Что же это такое? Кто ответит мне на это? Невоспитанность, хамство. Сознательное и преднамеренное нежелание афишировать непомерно популярного художника. Плохая организационная работа Союза. И я глотаю эту обиду, как глотал обиды много раз за последние годы".
Бог взял, Бог и дал. Радость вошла в дом Дунаевского. Ему дали звание народного артиста РСФСР, которое выхлопотали по случаю юбилея. То, чего он уже не ожидал, случилось. "Вы знаете о радости, пришедшей в мою жизнь, с некоторым опозданием, но тем не менее не теряющей своего значения. Я даже доволен тем, что присвоение не совпало с юбилеем и, благодаря этому, лишено той непременности, которая именуется именинным подарком. Для меня лично это событие важно только в одном… Присвоение звания открывает некоторые важные возможности, облегчающие мою творческую и общественную деятельность. Поздравлений я получил массу. Моё звание встречено действительно с большим восторгом. Не поздравили меня только Блантер и Новиков. Так им и надо!"
Дунаевский с тоской думает о том, что придётся возвращаться в Москву. Именно тогда, когда нависла угроза, он вдруг решил снова заняться оперой, отойти от всех текущих дел, заняться глобальными творческими проблемами. Вполне возможно, что он опять вспомнил о неосуществлённой работе с Булгаковым, об их плане создать оперу. В 1938 году Дунаевский был на коне, а Булгаков — на щите. И тогда Дунаевский не осознал, что значит для "раненого" Булгакова его отказ работать над оперой.
Уже после войны он отказался от написания музыки к балету "Свет" про колхозную жизнь. Композитор писал: "Добавлю от себя, что я не вижу сейчас для себя возможности написать оперу на вечные человеческие темы. Мы, советские композиторы, поставлены в очень невыгодное положение в сравнении с классиками. Чайковскому хорошо с Онегиным и "Пиковой дамой". Римскому-Корсакову хорошо со сказками насчёт Садко и Золотого Петушка. Нам же дают Мальцева и Горбатова. Я хотел бы видеть, что написал бы Чайковский на тему о колхозной бригаде. Я хотел бы слышать, какую музыку написал бы Римский-Корсаков, если бы Шехерезада была звеньевой колхоза "Красный пахарь" или челночницей фабрики имени Ногина. Я пока не нашёл в окружающей жизни ни новой Кармен, ни нового Германна. И пока я не чувствую, что в окружающей жизни я смогу найти вечный, а не скоропортящийся образ героя или героини, которые могли бы стать персонажами такого условного жанра, как опера, до тех пор, видимо, работа над оперой будет для меня исключена. Очевидно, я не доживу до этого случая. Поэтому я и пишу то, что умею хорошо делать, и не мучаю себя на склоне лет несбыточными стремлениями…"
"Хорош, — продолжает он в другом уже письме, но к той же корреспондентке, — если бы, например, вздумал сейчас осуществлять Рашель. Вы же всё очень хорошо должны видеть вокруг, если чтение умных книг не помешало окончательно Вам понять, сколь трудна и в какой-то значительной степени героична работа советского "инженера душ"".
… В ту зиму выпало очень много снега. Очень много. Дунаевский признался Зинаиде Сергеевне: "Если мне сейчас суждено умереть, я и без оперы с удовлетворением взгляну на свою жизнь". Он пишет в секретариат Союза композиторов горькое письмо: "Мне 53 года, в течение многих лет я постепенно и как-то незаметно для себя втянулся в творческую тянучку и стал чем-то, кем не могу не стать. Вместе с тем наступил такой момент, когда такое положение дел начало приводить меня в состояние крайней неудовлетворённости самим собой". Письмо свидетельствовало о крайнем перенапряжении.
В начале года Сергей Михалков предложил ему либретто комической оперы "На дне морском" — про строительство канала "Волго-Дон" и переселение колхоза с будущего морского дна на берёг. Либретто Михалкова показалось Дунаевскому очень несовершенным, требующим переработки. Он просит секретариат союза предоставить ему возможность на пять месяцев поселиться в Рузе. В "Правде" появился ещё один фельетон, направленный против евреев, — "Простаки и проходимцы". Под простаками имелись в виду русские, под проходимцами — евреи. Самые пугающие фразы произносили открыто по радио: "Что же касается вдохновителей этих наймитов — они могут быть уверены, что возмездие скоро найдёт дорогу к ним".
Весь 1953 год Дунаевский намеревался посвятить подготовке к большому прыжку. К прыжку готовится и Сталин. Дунаевский планирует изучать оперное наследие, вникать в систему оперного мышления. "Буду искать нужные мне сюжеты. А их всё мало. Попалась на глаза поэма Горького "Девушка и смерть". Вроде бы интересно, вроде бы можно развернуться, но для того, чтобы иметь возможность сочинять программное произведение, надо проделать большую литературную работу: разбить поэму на части и прочее". Он не мог не чувствовать, что со страной происходит что-то значительное. Волнение или агония строя влияли на его сознание. Композитор погружается в депрессии, следующие одна за другой по разным поводам. Он даже не был уверен, что в начавшейся травле его родной Союз композиторов не откажет ему в просьбе жить на государственных композиторских дачах пять месяцев, как он просит. Всё кажется Дунаевскому зыбким. Зыбкой кажется и сама возможность написать оперу. Но эту мысль он упрямо гонит от себя, он всё ещё надеется, что его сердце проснётся и тогда вся страна запоёт.
В ночь на 1 марта члены Политбюро смотрели в Кремле кинокартину. После просмотра на дачу к Сталину приехали Берия, Хрущёв, Маленков, Булганин, которые находились там до четырёх утра. Затем вожди уехали, а Сталина на другой день нашли в его спальне в бессознательном состоянии.
5 марта было объявлено о его смерти, что породило не стихшую до сих пор волну слухов. Говорили, что вождь умер ещё 2 марта, но народу об этом не сообщали — требовалось время на делёж власти. Тогда же, 5 марта, умер Сергей Прокофьев, но всем было не до него, даже его коллегам.
Дунаевского известие о смерти Сталина застало, когда он был в концертной поездке. Он моментально прервал её и выехал в Москву. 6 марта газеты сообщили о кончине вождя. Это была катастрофа. Дунаевский писал Раечке Рыськиной: "После кончины Сталина мысль невольно вращается вокруг путей, по которым может пойти в ближайшее время наше искусство, вокруг судеб собственного творчества. Вы, может быть, удивитесь таким мыслям, но приходится думать о себе. Ведь почти тридцать лет продолжалась та эпоха, которую мы называем Сталинской. Тридцать лет — это срок, достойный для того, чтобы явления судьбы, так сказать, привычности могли устояться и приобрести характер обстановки привычной и само собой разумеющейся. Оставляя в стороне всякие неприятности, всякие постановления и дискуссии, я всё же могу сказать, что если песня удавалась, если песня, оперетта или фильм выходили так, как задумывались, то было место и для творческих радостей, и для удовлетворённости. Можно сказать, что в той или иной степени радость и утверждение жизни были основным признаком Сталинской эпохи в искусстве. В этой радости и утверждении мы были в той или иной степени певцами Сталинской эпохи. И среди этих певцов мой голос звучал, пожалуй, наиболее звонко и сильно".
