Неожиданно он оказался прямо перед Букой. Великан окинул его взглядом. Он все еще крепко сжимал в руках юношу.
– Поставь его на землю, пускай сам идет, – приказал Павел.
Бука подчинился. Но колени парня подогнулись, и он так расслабленно опустился на землю, что Павел сразу же понял: юноша мертв. Он перевел взгляд с широко открытых глаз юноши на Буку. Тот задрожал.
– М-м-м… – произнес великан, и руки его произвели такое движение, будто ломали палку. – М-м-м… я… я… н-н-н… н-н-н… не могу… м-м-м…
«Разумеется, не можешь», – подумал Павел. Юноша сопротивлялся, и Павел приказал Буке зажать ему рот. Парень рвался из рук великана и брыкался. Бука надавил посильнее, чтобы не дать ему вырваться. Сила Буки была огромна; для него паренек оказался не более чем истощенным воробушком.
– Нет, – мягко согласился Павел. – Ты ничего не можешь сделать.
Что-то глубоко внутри него кричало, и бушевало, и проклинало его. Он постарался не слышать этих воплей. Бука дрожал все сильнее. Ведь все это время_ он нес труп, чтобы Катька не сомневалась: у них есть средство давления на нее ради спасения которого она была готова раскрыть тайну хранимую целых двадцать лет.
Бука рухнул на землю рядом с убитым им парнем. Его тело сотрясли рыдания. Павел стоял возле него и ничего не мог поделать. Если бы в этот момент пришли крестьяне из деревни и захотели убить его, он бы не стал защищаться. Он подумал об аббате Мартине и о сундуке и неожиданно услышал какой-то звук, идущий из глубин его тела, – песню чистой злой энергии, которую до этого момента слышал только аббат. Она была рядом. Ее действительно было слышно. Она открывалась тем, кто становился ее слугой – ее, лежащей во вложенных друг в друга сундуках, ожидающей своего часа. Этот зов слышали только те, чьи души были прокляты навечно.
23
Разумеется, для торговцев Праги, главного города Священной Римской империи – Священной католической Римской империи, – и речи быть не могло о том, чтобы каким-либо образом вести торговлю с подданными ее величества, английской королевы-девственницы, протестантки Елизаветы, в том числе и поддерживать далеко идущие контакты с островным королевством Альбиона. Все это и так было известно Агнесс, для этого ей не было нужды углубляться в данную тему. Несмотря на все благоразумные или безумные маневрирования кайзера и политику сдерживания его испанского дядюшки и его невесты – все-таки он рос и воспитывался в Испании, – его нрав не мог не оставить след при дворе, и вода скорее соединится с огнем, чем это сделает испанский и английский дух. Помимо этого, все англичане считались протестантскими еретиками, их капитаны – пиратами, их торговцы – обманщиками, их королева – шлюхой, их кухарки – отравительницами, а весь чертов остров – позорным пятном на глади Северного моря.
Так говорил Боавентура Фернандес и улыбался.
Агнесс пока так до конца и не поняла, каким образом этому португальцу удавалось зарабатывать деньги. Она была ошеломлена, когда выяснила, как быстро можно натолкнуться на сомнительных личностей, если исследовать деловые связи торгового дома «Вигант amp; Вилфинг» до третьего или четвертого уровня. Ее не утешал даже тот факт, что у других торговых домов дело обстояло ничуть не лучше. Ей казалось, что она вывалялась в грязи.
В один из последних дней Агнесс посвятила в свои планы няню. Она считала, что все в доме постоянно украдкой наблюдают за ней и взвешивают на аптекарских весах каждое ее слово, поэтому почувствовала облегчение, доверив определенную часть наблюдений своей горничной. Та же поставила одно условие: что бы Агнесс ни решила предпринять, она непременно позовет ее с собой. И вот теперь на сундуке в комнате Агнесс, под пристальным вниманием горничной, сидел Боавентура Фернандес, от него сильно пахло розами, как если бы он был маленьким двуногим любовным посланием, и улыбался. У него было гортанное произношение, но говорил он без единой ошибки, а его уверения в том, что он так же свободно владеет еще четырьмя языками, вполне походило на правду. Он не был похож на торговца; вообще-то он выглядел именно так, как люди обычно представляют себе пиратов, которых он элегантно проклинал, и у Агнесс закралось подозрение, что он был знаком с некоторыми из них на таком уровне, который совершенно не исключал обоюдное похлопывание по плечу, совместные попойки и заключение деловых соглашений во мраке очередного притона.
– Вирргиния, – задумчиво повторил Фернандес. – Вирргиния…
– Нужно ли непременно быть англичанином, чтобы тебя приняли в этой колонии?
– Нет, – ответил ей Фернандес. – Но нужно быть идиотом.
– Что вы хотите этим сказать?
Фернандес потянулся за кубком с вином, который поставил прямо рядом с собой, на сундук. Агнесс совершенно не могла отличить хорошее вино от плохого, но полагалась на то, в чем оно хранилось: в глиняных кувшинах или в дорогих стеклянных бутылках, а также на то, насколько трудно до него добраться в подвале дома и какой сосуд самый запыленный. Очевидно, это и было самое лучшее. Уже в конце предварительных переговоров у Фернандеса горели щеки и блестели глаза. Агнесс забеспокоилась бы, если бы знала, что способность заключать выгодные сделки даже в состоянии полного опьянения – одно из главных требований к любому купцу, желающему обогатиться на морской торговле.
– Послушайте, – начал Фернандес, вращая бокал и любуясь налитым в него вином. Он сделал еще один глоток и наконец отставил бокал. – Вы дочь Никласа, моего друга, и к тому же невеста юного Себастьяна. Я хочу быть с вами честен.
– Надо же, как быстро разнеслась весть о моей помолвке, – усмехнулась Агнесс.
– Торрговцы болтают почище женщин, – заявил Фернандес и гордо улыбнулся.
– И что не так с Виргинией?
– Милые дамы, – протянул Фернандес и широко развел руки, становясь очаровательным в столь редкий для него миг откровенности, – да она проклята.
Агнесс и ее горничная обменялись быстрыми взглядами Агнесс попыталась отнестись к такому заявлению с юмором, но не смогла, увидев, насколько серьезен португалец.
– Вы мне поверите, если я скажу вам, что один из моих брратьев служил штуррманом на английском корабле?
Агнесс пожала плечами.
– Это так и есть. Между Испанией и Англией идет война, но в корролевстве Филиппа рождаются самые лучшие штуррманы; так повелось со времен Фердинанда и Изабеллы и принца Генриха-морехода. Ни один английский капитан в жизни не пустит на свой коррабль испанского ррулевого, но мы, порртугальцы, обладаем – как бы это сказать – определенным преимуществом, нам доверяют, потому что мы, в общем-то, отдельный наррод. – Фернандес широко улыбнулся. – Разумеется, есть штуррманы, которрых зовут, скажем, Беренгер вместо Беренгарио, или Жимено, а не Хи-мено, ну и что? До тех пор пока коррабль попадает туда, куда нужно…
– Зачем вы мне это рассказываете? – перебила его Агнесс.
Фернандес высоко поднял брови. Наверное, мужчины, обсуждая дела, тратили достаточно много времени на пустую болтовню. Улыбка вернулась на его лицо.
