– А там? – затаив дыхание, поинтересовался Павел.
Катька пожала плечами.
– Он помог мне устроить ребенка в сиротский приют, да еще и пожертвование сделал, чтобы сестры относились к нему лучше, чем к остальным. Он сказал, что если ребенок сумел пережить все то, о чем я рассказала, значит, его любит Бог, и он хочет сделать все возможное, чтобы у ребенка было будущее. Он сказал, что в мире очень много хороших людей, которые забирают детей из сиротских приютов и делают их членами своих семей и, может быть, с этим ребенком так и будет.
– Так и случилось?
– Да я не знаю. Я поблагодарила его за все, коротко попрощалась и пошла себе.
Павел ощутил боль старой женщины, которую она, похоже, скрывала от себя самой. В горле у него возник ком. Однако ему не следовало принимать во внимание такие глупости.
– И ты не знаешь, что случилось с девочкой?
– Я ведь сказала уже.
Павел покачал головой, не понимая, что тут можно ответить. Обменялся взглядом с Букой, который никак не отреагировал на рассказ Катьки.
– Что это был за приют? В Праге ведь их, наверное, много.
– Да я не знаю. Он был где-то за городской стеной, это я точно помню, прямо на берегу реки. При каком-то женском монастыре. Я слышала, что вроде бы остальные приюты контролируются городскими властями или кем-то в этом роде, но в том, где жили сестры, никто не станет спрашивать, откуда взялся ребенок и почему мы не хотим оставить его себе, ну и все в таком роде.
– Приют для детей падших женщин, – медленно произнес Павел. – Только там не задают вопросов. Этот торговец был умный парень.
Катька ничего не ответила. Она просто выдохнула и снова сплюнула на землю.
– Это все, – заявила она. – Теперь я хочу уйти.
Павел посмотрел сквозь нее.
– Мы должны отправляться в Прагу, – заявил он. – Я надеялся, что в этом не будет необходимости, но мы должны отправляться в Прагу.
– Теперь я хочу уйти.
Павлу пришлось приложить усилия, чтобы сфокусировать внимание на старой женщине. Понимание того, что они опять оказались в самом начале пути, потрясло его. Он не имел права терять присутствие духа – слишком многое стояло на кону.
– Ладно, – сказал он. – Вот как мы поступим: сейчас мы уйдем и возьмем с собой твоего племянника. Отпустим его позже, как я и обещал тебе. Он вернется на это самое место, в это укрытие. Тогда вы сможете вместе отправиться домой, в деревню. И я хотел бы, чтобы до этого времени ты не двигалась с места, ясно?
– И сколько мне здесь сидеть?
– До начала сумерек. Все зависит от того, как быстро мы сможем выйти на дорогу и как быстро твой племянник будет идти назад.
Павел улыбнулся. Катька на его улыбку не отреагировала.
– Похоже, выбора у меня нет, – проворчала она.
– Если, когда мы уйдем, ты поднимешь людей и он станут нас преследовать, парень умрет.
– Да я поняла уже. Выродок!
Павел поднялся на ноги.
– Бука, мы берем его с собой. Не дай ему убежать. Прощай, Катька. Еще раз хочу повторить: твой рассказ вызвал меня чувство глубочайшего уважения к тебе.
– Засунь себе свое глубочайшее уважение знаешь куда? – буркнула Катька.
Они, спотыкаясь, побрели через лес в том направлении, где, по предположению Павла, должна была находиться дорога. Юноша тихо висел в руках Буки, не в последнюю очередь потому, что тот по-прежнему крепко зажимал ему рот. Лицо Буки было мрачным и будто вырезанным из камня, он даже не смотрел на друга. Павел тяжело плелся впереди него, несчастный и не представляющий себе, что они должны делать, когда доберутся до Праги. Не один раз он оборачивался и видел Катьку, неподвижно сидевшую на земле. Наконец ее фигура исчезла за деревьями и неровностями местности. Павел остановился.
– У меня какое-то нехорошее предчувствие, – сообщил он Буке. – Зря мы ее не связали.
Бука что-то пробурчал. Павел сжал уцелевшую руку в кулак.
– Как и со слугой, – заявил он. – Ведь тогда я вернулся и крепко связал его, просто так, на всякий случай. И здесь надо было поступить так же. – Он посмотрел на Буку. Взгляд его товарища мог означать все что угодно – и вместе с тем ничего определенного. Павел встряхнулся. – Вернусь-ка я к ней, – заключил он. – Лучше перестраховаться. Подожди меня здесь.
Бука ничего ему не ответил. Павел развернулся и как можно быстрее зашагал назад к укрытию. Левая рука его онемела значит, он не сможет использовать ее так, как сделал это в доме бывшего слуги. Действовала только правая рука. Поэтому он, не останавливаясь, поднял с земли отломившийся сук. Быстрый взгляд, брошенный через плечо, сказал ему, что Бука уже не видит его. Он резко взмахнул суком – это было твердое высохшее дерево толщиной с руку, остатки коры на котором говорили, что сук отвалился от дуба. Когда он взмахнул им, сук со свистом прорезал воздух.
Катька, услышав его шаги, подняла голову. Сначала она улыбнулась, но затем поняла, что это вовсе не ее племянник. Лицо ее исказилось от изумления, затем от ужаса когда она поняла, зачем он вернулся. Она выпрямилась и начала вставать на ноги. Павел побежал. На этот раз он оказался значительно проворнее, чем она. Она только успела перелезть через ствол дерева, как он подскочил к ней и рванул ее назад. Она упала на землю и посмотрела на него снизу вверх – глаза широко открыты, руки разбросаны в стороны…
– Господи, прости мне, я раб твой! – выкрикнул Павел и с силой опустил сук.
22
На обратном пути к Буке мысли Павла беспокойно метались в мозгу, пока его подсознание не взяло на себя командование и не предприняло необходимые шаги, в результате которых он начал искать пятна крови на рясе и руках и оттирать их землей. Не важно, все ли ему удалось таким образом скрыть, ведь на рясу пролилось достаточно много его собственной крови из поврежденной руки, так что и другие пятна можно было выдать за его кровь. Пока он занимался одеждой, мозг услужливо показывал ему картины более молодой и красивой Катьки, несущей ноябрьской ночью ребенка, который давно уже должен был умереть, и перемежал их изо6ражениями окровавленного лица слуги, получившего побои в качестве несколько запоздалого и непредвиденного наказания за предательство и теперь слабо сопротивлявшегося, пытаясь разжать чужие руки, сомкнувшиеся вокруг его горла. Инструкция аббата Мартина была совершенно однозначной: ре6енок представлял собой угрозу тайне, которую все они охраняли в пещерах под монастырем; и люди, знавшие об этой тайне и потому способные разгласить ее, тоже были слишком опасны.
«Но ведь они так долго молчали!» – возразил тогда Павел.
«Ты должен сделать все, чтобы они молчали и дальше», – ответил ему аббат Мартин.
Павел ощутил отчаянное подрагивание мышц шеи своей жертвы, когда он сдавил ее, точно так же как ощущал недавно каждый удар дубового сука по человеческому телу, отдававшийся в нем, будто он бил по нему кулаком. Он плакал и не замечал этого, шептал молитвы и не слышал их.
