От удара голова твоя запрокинулась, рот распахнулся, выдавив последний изумленный вздох. Подбородок дважды стукнулся о грудь, а затем ты поник и как бы весь опал, ссутулился, повис на пригвожденных ладонях, а вокруг пылала стена домика брата Хайнриха. Моя стрела избавила тебя от большей боли, и я в слезах поблагодарила Господа.
Наемники зароптали от удивления, а Конрад сурово вопросил, кто был настолько невнимателен, настолько туп, кто, вопреки строжайшему приказу, пристрелил тебя насмерть?! Он бесился, заподозрив своих собственных солдат в милосердии.
Мне не следовало столько времени тратить на благодарности Богу, надо было постараться бежать. При ближайшем рассмотрении моей стрелы выяснилось, что выпущена она не из арбалетов солдат, да и угол, под которым торчало древко, указывал на то, что стреляли с вершины холма. По мановению руки командира солдаты бросились в мою сторону. Они еще меня не видели, но знали, где искать.
Я уронила арбалет, понимая, что другого выстрела не сделаю. Лошадь моя стояла рядом, каменистый холм был скользкий, а густые заросли мешали движению. Пока солдаты карабкались наверх, я сумела отвязать лошадь и ускользнула буквально у них из-под носа. Впрочем, им понадобится несколько минут, чтобы оседлать собственных лошадей. Было у меня и другое преимущество: я знала эти места с самой юности, а наемники — нет. Вьюга все бушевала, и мне это, кажется, могло бы дать хоть шанс.
Как же я ошибалась!.. Солдаты гораздо более меня преуспели в верховой езде, а животные под ними были отдохнувшие и хорошо откормленные. Не прошло и нескольких минут, как они уже настигли меня на тропе. Я понимала: если не сверну, меня поймают в считанные секунды. Впереди была развилка, в одну сторону уводила безопасная тропинка, а с другой стороны — крутой обрыв над рекой Пегниц. В детстве я иногда гуляла по самому краю, совсем забывая об осторожности или желая проверить, есть ли у Господа для меня план и цель.
Теперь уж не до жиру — быть бы живу. Я, хоть и понимала, что для лошади места нужно в два раза больше, выбрала опасный путь. Животное почувствовало опасность, и мне пришлось пришпоривать и понукать его, а самой тем временем бормотать детские молитвы. Лошадь отчаянно сопротивлялась, я упрашивала ее продвинуться еще немного. Вскоре она споткнулась о заледеневший корень и, увлекая меня за собой, упала.
Мы скользили с обрыва, лошадь моя пыталась восстановить равновесие, цеплялась копытами, но не находила опоры. Она валилась на бок, испуганная и ничего не понимающая, и, наконец, скинула меня на землю.
Я поддалась неизбежности падения и на краткий миг почувствовала почти что невесомость. Какое-то нереальное ощущение, словно я парила в идеальном равновесии меж снегом и небом… И вдруг взглянула прямо в глаза своей лошади. У лошадей всегда такие темные, спокойные глаза… в детстве моем монахини шутили, что лошади видят все божественные тайны, даже если их не замечает настоятельница… Но глаза этого животного широко распахнулись от ужаса. Миг пролетел, едва начавшись, а наше головокружительное падение по снегу и веткам продолжилось.
Наконец мы остановились. Я не сразу смогла оценить, какой широкий след остался за нами в снегу, и испугаться за ребенка. Малыш почти немедленно пихнул меня в живот, наверное, выражая недовольство такими перегрузками, а я сочла это за знак того, что он не пострадал, и, кажется, еще никогда так не радовалась болезненным пинкам.
Солдаты не последовали за мной с обрыва, мудро решив остаться на безопасной тропе. По меньшей мере, один достал арбалет и прицелился, но потом передумал стрелять из-за расстояния и метели. Очевидно, ему не хватало моей веры в Бога.
Наемники найдут иной путь вниз. На это, прикинула я, понадобится не меньше пятнадцати минут. Быть может, падение — настоящая удача, мой шанс ускользнуть? Однако радости хватило ненадолго; попытавшись поднять лошадь на ноги, я обнаружила, что одна нога ее вывернута под невозможным углом. Все, дальше она со мной не пойдет. Я даже не могла ничем помочь несчастному животному, ведь арбалета больше не было. Впрочем, какая разница, у меня бы все равно рука не поднялась. Одно убийство в день уже и так ровно на одно больше допустимого.
Что толку опережать солдат на пятнадцать минут, когда они верхом, а я нет? С одной стороны от меня был обрыв, с которого я только что упала, с другой — река. Я знала, что эта речка обычно до конца не замерзает, а если и замерзает — человеческий вес такой лед не выдержит. О том, чтобы переправиться на другой берег, и речи быть не могло, а лезть обратно наверх — тоже ничего хорошего. Мне оставалось только выбрать, в какую сторону бежать вдоль берега, и надеяться на лучшее. План нелепый, с заранее известным исходом. Наемники меня поймают, это лишь вопрос времени.
Конрад без колебаний отрубил Брандейсу голову; смеясь, отдал приказ поджечь тебя. Я понимала, ты был прав: когда меня поймают, быстрая смерть станет большим везением. А гораздо вероятнее — меня изнасилуют.
Я иначе взглянула на тонкую корку льда. Шансов достичь противоположного берега было мало, но и не попытаться теперь я тоже не могла. Если у меня каким-то образом получится, солдаты не смогут переправиться за мной. Им придется отказаться от преследования, — даже самый тощий солдат наверняка провалится под лед. К чему рисковать? Наемники не знали, кто я. Обычная бродяжка, сожительница беглого солдата — что им за дело, выживу я или умру? Конрад все доказал, а казнив двоих дезертиров, и так убил на одного больше, чем предполагалось. Должен же он был обрадоваться?
Я шагнула на лед… кажется, довольно крепкий. Впрочем, к середине реки он будет истончаться. Чуть подальше виднелись полыньи — словно черные одеяла на белой поверхности. Еще пара шагов… послышался хруст. Ветер швырял мне в лицо снег, до берега уже было футов пятнадцать. Если лед треснет, достану ли я до дна?
Я продолжала делать крошечные, скользящие шажки. Спешила и робела, но все равно двигалась недостаточно быстро. Наемники шумно приближались, и я заковыляла быстрее. Уговаривала себя, что чем дальше от берега, тем безопасней, что самое главное — оказаться вне пределов досягаемости их стрел.
Лед подо мной чуть поддался, сильнее прежнего, я инстинктивно схватилась за живот и, обернувшись, увидела, что наемники уже на берегу, уже нашли мою охромевшую лошадь. Потом увидели меня, вскинули арбалеты… а я понимала, что продвинулась недостаточно далеко. Несколько стрел полетело в мою сторону, но ветер их раскидал. Солдаты наверняка учтут эту первую пристрелку и второй раз прицелятся лучше. А мишенью, конечно, буду я.
Второго залпа так и не последовало. По знаку Конрада наемники опустили оружие. Конрад вряд ли стал бы волноваться о потраченных напрасно стрелах. Он мог счесть меня достойной жить, если только я сумею пересечь реку. Тоже сомнительно. Скорей всего Конрад просто наслаждается развлечением: женщина на тонком льду.
Солдаты столпились у речки с самым решительном видом — явно были готовы выжидать сколько потребуется.
Я понимала, что назад дороги нет, и сделала еще шаг. Лед подо мной затрещал, я инстинктивно рухнула на колени, выбросила вперед руки, стараясь приземлиться на четвереньки. Убеждала себя: нужно просто двигаться, хотя бы добраться до середины реки и чуть дальше, и тогда я уцелею, ведь, теоретически, в центре лед самый тонкий. Говорила себе, что стоит только пересечь воображаемую линию, и нерожденный мой ребенок выживет.
