хворь со лба, подбородка и щек. Затем умыла раненого заговоренной водой. А потом дала попить горячего молока с тмином. Выхаживала печеным луком с овсяным киселем. И выходила!ОТВЕТ В КОНЦЕ ЗАДАЧНИКА
Михаил Арсентьевич Зашибалов оклемался, встал на ноги и через две недели вышел к своим. С июля по декабрь 1941 года командовал 134-й стрелковой дивизией, затем до ноября 1942 года возглавлял 60-ю стрелковую дивизию 1-го стрелкового корпуса 13-й армии, был заместителем командующего армией. После войны Герой Советского Союза Зашибалов – начальник факультета Курсов усовершенствования офицерского состава при Военной академии тыла и транспорта.
Он много сделал для того, чтобы его заместитель полковник Молев, вернувшийся из лагеря в СССР, не попал в другой лагерь – советский. Дал ему блестящую аттестацию и тем самым спас его.
Хотел съездить в Белоруссию, найти ту женщину, которая его выходила, но не знал ни ее имени, ни адреса: деревня Мосты – то ли Левые Мосты, то ли Правые…
В 1959 году генерал-майор 3ашибалов вышел в отставку. Жил в Ленинграде. Скончался 20 августа 1986 года. Похоронен на кладбище Памяти жертв 9 января.
Из всех командиров приграничных дивизий, которые приняли первый бой утром 22 июня 1941 года, Зашибалов, оказался, пожалуй, единственным, кто дожил до Победы.
* * *
Поля сражений на военном языке – театры военных действий. На этих «театрах» разыгрывались порой жесточайшие, невиданные в истории войн трагедии. Едва ли не самая первая из них разыгралась между Зельвянкой и Щарой, между Зельвой и Слонимом. Плохая им досталась доля… Хуже просто не бывает: подставлены стратегическими просчетами под сокрушительные удары, затем марш по «дороге смерти» в зной и под огнем немецких самолетов, прорыв немецкого кольца, безвестная смерть в безнадежном бою либо долгое умирание в лагерях… Смерть отобрала у них все, даже имена, даже могил не удостоила…
Да, надо помнить эти печальные пути-дороги, по которым немцы, сметая все, рвались к Москве. Была оборона Москвы, были Сталинград и Севастополь, было великое танковое побоище на Курской дуге… Но прежде была Зельва. Название этого белорусского городка редко звучит в военно-исторических трудах, однако это ничего не меняет в сути тех давних событий, разыгравшихся здесь на исходе рокового июня 1941 года. Событий, которые позволяют ставить Зельву в один ряд с Брестом, Ельней, Ржевом…
Три прорыва…
Глава тридцать пятая. Лейтенант Черничкина и другие
Когда Черничкина сумела выбраться в кузове из-под груды трупов, на нее с удивлением уставился немец – фельдфебель в куцей десантной каске:
– О, фрау-официр! Ком цу мир, либе шёнхайт! (Иди ко мне, красотка!)
Однако вид у «красотки» был жутковатый – вся в пятнах чужой крови, она казалась изрешеченной пулями, хотя ни одна из них не коснулась ее тела. Галина встала в общую колонну пленных. Всех повели в ближайшее местечко – в Озерницу, и там заперли на ночь в красивом белом храме на высоком холме. Потрясение было настолько сильным, что Черничкина не сомкнула глаз, а просидела в углу алтаря, накинув на плечи какое-то церковное одеяние. Она кляла себя за опрометчивость: останься она в Замковом лесу, и не было бы этого кошмара. А может, это наказание Божье за ее ночной грех? Она не знала, что подумать, и очень надеялась, что с восходом солнца весь этот ужас рассеется сам собой. И вскоре летнее солнце и в самом деле ударило в узкие окна-прорези алтаря. Но ужас не рассеялся. Загремели кованные двери, и зазвучали немецкие голоса:
– Ком раус! Лос, лос!
Пленных вывели в церковный двор, обнесенной оградой из дикого камня, построили в шеренги и стали сортировать. Обходили ряды, внимательно вглядывались в лица и тут же решали судьбу человека. Так сразу же вывели двух военных с комиссарскими звездами на рукавах. Потом занялись расовым отбором.
– Юде? – Спрашивал обер-лейтенант, и сам же отвечал. – Юде! Ком раус!
И только один чернявый боец яростно запротествовал:
– Нихт юде! Я грек!
– Грихе? – удивился офицер. – Дер грихе мусс ин Грихенланд зайн! (Грек должен быть в Греции).
– Я родился в Крыму. Я понтийский грек.
Офицер вряд ли понял объяснение. Он ткнул парню стеком в ширинку:
– Зайге шванц!
Красноармеец понял, расстегнул пуговицы, и вытащил член. Галина отвернулась.
Офицер и его автоматчики заржали. Член не был обрезан.
– Гут гемахт! Айн эхтер грихе! (Молодец! Ты настоящий грек!)
Грека вернули в строй, а пятерых отобранных вместе с политруками отвели к каменной ограде. К ним подошли пятеро автоматчиков и обер-фельдфебель с губной гармошкой. Он заиграл «Интернационал». Солдаты вскинули автоматы и по взмаху руки фельдфебеля-музыканта дали короткие очереди. Обреченные осели и легли под стеной друг на дружку.
Красноармеец-грек повернулся к храму и перекрестился… Господь услышал его молитву и даровал ему жизнь. Потом прикатила «легковушка» и из нее выскочили два офицера с фотокамерами. Это были репортеры из «роты пропаганды». Они провели свое обследование пленных: из общей толпы отобрали только красноармейцев с азиатскими лицами – татар, казахов, узбеков…
«Неужели их тоже расстреляют?!» – ужаснулась Галина. Но их не расстреляли. Им вручили винтовки без магазинов, но с примкнутыми штыками и стали фотографировать. Идея съемки была более, чем очевидна: «вот оно истинное лицо Красной Армии, великой орды, пришедшей с Востока». Винтовки после съемок отобрали и азиатов согнали в общую толпу. Выдернули Галину и зачем-то снимали ее отдельно – всю в устрашающих кровавых пятнах. Под конец она показала фотографам язык, и ее вернули в церковный двор.
Солнце поднималось к зениту. Где-то справа и слева слышались короткие и яростные перестрелки. Потом все стихло, и толпу обезоруженных красноармейцев выстроили в походную колонну. Длина ее превышала десять километров. Это были все те, кто намеревался прорваться к Слониму, но угодил в западню под Клепачами.
Двинулись на запад – угрюмо, молча, скорбно, как одна огромная похоронная процессия.
К
