А ты — одевайся, — теперь она обращается ко мне, схватив за рукав толстовки. — Сегодня же отправлю тебя к двоюродной тётке. В Ростове ты жить больше не будешь.
— Я никуда не поеду, — отшатываюсь от матери, выдёргивая свою руку
— Поедешь. Куда денешься! Собирайся.
— Не поеду. Я не хочу. — Делаю ещё один шаг назад, подальше от мамы.
— Аня! Живо! — какой-то нечеловеческий мамин ор звенит в оконных стеклах.
Я испуганно закрываю уши. Я никогда такой её не видела. Даже если мы сильно ругались. Но сейчас мама невменяемая. Лицо и шея пошли багровыми пятнами. У неё в глазах полопались капилляры, делая взгляд обезумевшим окончательно. Видеть её такой страшно. И только Тимур даже не шелохнулся от этих криков. Стоит с каменным лицом и с вещами в руках.
— Вы свою дочь слышали? Она. Никуда. Не поедет, — Тим проговаривает каждое слово, как топором рубит.
— Если ты не исчезнешь отсюда через секунду, я лично выцарапаю тебе глаза, — моя мать понижает голос до пугающей хрипоты.
— Да успокойтесь уже, пожалуйста, — усмехается Тимур.
С ужасом понимаю, что зря он сейчас это сделал. Я едва успеваю перехватить маму, которая бросается вперёд. Становлюсь перед ней и снова держу её за плечи.
— Мама! Хватит! Остановись! — кричу уже сама.
— Ты его защищаешь? Я твоя мать! Дрянь ты такая! Это вся твоя благодарность, да?! — во всё горло вопит она.
— Я благодарна тебе! За всё благодарна! — глотая слёзы, тараторю я. — Ну прости, что не сказала тебе, что поселила здесь Тимура. Не сказала, потому что знала, как ты отреагируешь. Ты всегда всё запрещала мне. И да, я иногда уходила с Соней погулять уже после девяти вечера, когда ты была на дежурстве. Мне ведь тоже не хочется быть изгоем. Хочется видеть что-то, кроме учебников, мам!
— Я видела сейчас, чего тебе хочется! Как ты скакала на нём… Как шалава! — с такой ненавистью произносит моя мать мне в лицо, что я громко всхлипываю от боли в груди.
Это уже выше моих сил. Слышать оскорбления от Петровой — одно, а когда это говорит мама, с горящим, неподдельным отвращением... Мне кажется, что я схожу с ума. Разжимаю пальцы, вцепившиеся в мамино пальто, и отступаю.
— Тим, — прошу шёпотом, — увези меня отсюда.
Чувствую, как мне на талию ложится тёплая, сильная ладонь. Тимур медленно, но очень уверенно отодвигает меня от мамы…
— Никуда ты с ним не поедешь, — грозно проговаривает она. Смотрит то на меня, то на Тима, стоящего позади.
И, если бы не его присутствие и спокойное дыхание за моей спиной, я не знаю, как бы вообще сейчас держалась.
— Я поеду именно с ним, а не с тобой, к твоей тётке.
— Тогда ты мне больше не дочь, — эти слова так просто слетают с её языка.
А ладонь Тима сильнее сжимается на моей талии. Он притягивает меня к своей груди. Помогает держаться на дрожащих ногах.
— За что ты так со мной, мам? — шепчу я, а сердце будто цыганской иглой проткнули. Боль слева вовсю жжёт рёбра.
— Я хочу, чтобы из тебя нормальный человек вырос, а не потаскуха какая-то…
Всё. Хватит. Это острее и невыносимее, чем просто унижение. Я судорожно хватаю воздух ртом, проглатывая в себя подступающий всхлип, и бросаюсь к своим кроссовкам, лежащим у дивана. Влезаю в них онемевшими от холода ступнями, наконец застегиваю толстовку под самое горло, хватаю рюкзак и, прежде чем сбежать отсюда, всё же оборачиваюсь к маме.
— Я надеюсь, что ты придёшь в себя и изменишь своё решение. Я очень о многом хотела бы с тобой поговорить…
Смотрю прямо ей в глаза, а там ничего, кроме пелены злости и непонимания. Слышу за спиной, как Тим открывает дверь веранды… Слышу его шаги… Он уходит, а я чувствую, что должна сделать то же самое: уйти вслед за ним.
Возможно, это неправильно и глупо, но сейчас я не вижу смысла оставаться с мамой. Кроме криков, скандалов и оскорблений меня ничего не ждёт. А я устала от разборок…
Но даю себе ещё всего пару мгновений и не отвожу взгляд от мамы. Наверное, надеюсь, что в её глазах промелькнет хоть какое-то просветление. Тогда у нас будет шанс поговорить…
Нет. Мамин взгляд лишь темнеет, наливаясь злостью. Она сжимает кулаки и спокойно произносит:
— Уйдёшь — никогда не прощу и не пущу на порог.
Горячие слёзы режут изнутри горло, а я искренне не понимаю, за что меня надо прощать. И точно знаю, что слушать подобное не хочу…
Со всей силы прижав к груди рюкзак, я оставляю маму на веранде одну. Хотя даже не представляю, как себя вести, если она кинется за мной. Не драться же с ней, как с Петровой. Эта жуткая мысль делает каждый мой шаг вперёд тяжёлым… Замёрзшие ноги налились свинцом.
Но мама остаётся за закрытой дверью веранды.
Тимур ждёт за калиткой. Взглянув на меня, он сразу протягивает ладонь, а в ответ я протягиваю ему свою…
До машины мы поднимаемся по улице молча. А я ещё и со страхом, что услышу за спиной голос мамы.
Да и в салоне Тим ни о чём не спрашивает. Закинув свои вещи на заднее сиденье, он заводит мотор и даже не ждёт, пока тот прогреется. Сразу жмёт на газ.
Куда он меня везёт? Сейчас мне всё равно. Потому что, как только я перестаю прижимать к груди свой рюкзак, сдержать слёз уже не могу.
Ощущаю себя плотиной, давшей огромную трещину… Я закрываю лицо ладонями и реву в голос.
Глава 47
Глава 47
Под шуршащим накрахмаленным одеялом тепло. Тим укутал меня в него по самый нос, которым я то и дело шмыгаю.
До конца я всё никак не успокоюсь.
Стоит мне только пустить в свою голову воспоминания о том, что произошло в Богудонии, как слёзы накатывают новой волной.
Как ни странно, оттуда мы вернулись в город. Тим привёз меня в небольшой отель, сняв в нём номер.
Всю дорогу сюда я рыдала взахлёб. Чувство разочарования, обиды, злости кипело в крови. И стыд тоже никуда не делся. Всё-таки мама застала меня с Тимуром не в шахматы играющей.
В страшном сне
