отняли испанку (слезинка ребенка — отдельный сюжет), подросток со страстью к культуре, юноша, мыкающийся без своей крыши над головой, жена, дети, зарплата, работа, «маленький холодильник» и — «я превратился в сжатую пружину, которая всю жизнь расправлялась, чтобы больно ударить угнетателей», Солженицын, Сахаров, Юрий Жуков, столкнуть КГБ и КПСС, митинг по телефону, заявления — на весь мир, «в этот день «Джерузалем пост» опубликовало интервью, которое я дал накануне отъезда корреспонденту итальянского агентства АНСА Паоло Бассеви, в моем заявлении говорилось».
Юрий Жуков занимает в книге, на первый взгляд, вовсе не принадлежащее ему место. Его письма явным образом тормозят действие, они несообразны, они несоизмеримы с происходящим. Помилуйте, без пяти минут финал, крещендо, какой тут Жуков, причем тут Жуков! Ну, в крайнем случае, один абзац — и того много. Перелом жизни! Что чувствуют дети? Сам автор-герой навсегда (тогда это было почти что очевидно!) прощается с близкими друзьями, с сестрами. О чем думает русская жена, у которой остается в России мать и сестра? Об этом ни слова, зато Юрий Жуков — гость дорогой! Кто помнит сейчас Юрия Жукова? Для кого, кроме двух с половиной узких специалистов, он представляет интерес? Да кто он вообще такой? Почему в сознании столь яркого человека, как Михаил Агурский, этот высокопоставленный и совершенно безликий партийный чиновник по части прессы занимает хоть какое-то место?
Ларчик этот открывается предельно просто. По мере продвижения книги к концу homo publicus берет решительный верх над homo particularis'ом. Homo pubhcus живет в мире политической борьбы, а не частной жизни. Политическая игра высшего класса. Юрий Жуков — один из символов политического истэблишмента СССР, «академик». Помимо прагматических соображений (Михаил Агурский считает, что эта переписка повлияла на решение властей), письма Жукова заслуживают быть запечатленными как письма важной персоны, большого, исторического человека. Они становятся свидетельством и собственной (хотя и косвенной) принадлежности к политическому истэблишменту, своего рода билетом в клуб, сертификатом, конвертируемым и по ту сторону границы.
Будучи в своих взглядах полной противоположностью отцу, Михаил Агурский все-таки унаследовал от него по крайней мере одну идею — непопулярную нынче ни в России, ни в русском Израиле идею социализма. Он застолбил ее еще в «Глыбах», она привела его в партию Авода.
Однако, если Самуил Агурский, несмотря на уроки, преподанные ему сталинскими палачами, до самой смерти исповедовал эту идею в коммунистической редакции, его сын порвал с коммунистическими ценностями, как некогда его отец с местечком. Русская культура, русская идея становятся его «Америкой». Агурский-младший находит путь в град-Китеж, укрывшийся от Агурского-старшего. Символическая «вратарница» этого града — Надежда Васильевна Розанова — как бы «нарочная», уж, конечно, «романная» соседка. На что ей эта коммуналка?! А потому что ей так по сюжету положено — дождаться перед смертью нашего героя (Бог послал). Сколько теплоты и многозначительности в этом соседстве, как сам Василий Васильевич в облаке своих текстов благосклонно взирает на сретение на Сретенке! Один из этих текстов дождичком-эпиграфом брызг с небес — совсем, впрочем, мимо главы (ни боже мой, ни даже по касательной! — забавное свойство многих здешних эпиграфов), зато со свидетельством о сидящем во облаце, о всей той культуре, о последних ее, великих, страшных, больных, прекрасных и обидных вопросах. А Надежде Васильевне — судьба посмертная и пороманная: возникнуть вдруг на других берегах, соединиться с соседом в некрологе о нем в «Русской мысли» как память о Сретенке.
Русская тема пронизывает весь «роман» (впрочем, почему «роман»? — роман!), вплоть до последних слов «возрождение России», да еще с такими художественными изводами, как словцо «еврейчик» в устах автора, носитель здешнего менталитета, всемирная еврейская отзывчивость, и — дочь фрейлины Надежда Николаевна Озерова, симметричная Надежде Васильевне Розановой (неслучайное совпадение неслучайного имени), да, Надежда Николаевна — хранительница тайны-о-заговоре, — за которой тенью возникает сам Нилус, великое в малом, Ганнибал у ворот.
Да только тут новый поворот сюжета: не бывать граду-Китежу градом сына, как не бывать инаковой всему Китежу Америке градом отца. Не прельстила Америка (ставшая с легкой руки Достоевского символической) и сына! — вообще весь этот «американский» лейтмотив, начиная с первых же страниц, порой под сурдинку, а порой и в полную мощь оркестра, звучит весь роман.
Владимир Кормер, написавший роман о том же времени, не нашел в нем места для Михаила Агурского, который, вроде бы, по всему обречен был стать кормеровским персонажем, не вышло, не уместился. Но уж очень хотелось, и Кормер решил сохранить хоть звук, хоть имя, наградив одного из главных героев (вполне узнаваемого, как и все прочие персонажи этой книги, и не имеющего ничего общего с Агурским) фамилией Мелик. Так вот, в конце романа Кормер (так и хочется сказать «тоже») собирает всех своих героев вместе.
Два вектора времени: Кормер собирает «всех» на литургии, которую служит легко узнаваемый отец Александр Мень, Агурский — на проводах в Израиль.
Отъезд. Тут тема разрыва переплетается с темой возвращения: Агурского-старшего в Россию — разрушить еврейскую жизнь во имя великой идеи интернационализма; Агурского-младшего, давно уже эту великую идею изжившего, — в Израиль — «домой».
Самуил Агурский, воистину исторический человек, создает на земле, отвоеванной у буржуазии, заставлявшей детей по 16 часов в сутки крутить колеса, первый интернациональный отряд Красной армии — еще тогда, когда Красной армии вообще не существовало. Таково уж свойство Агурских — забегать вперед, опережать время!
Проводы Михаила Агурского стали единственным в своем роде фестивалем национализма, еврейского и русского, которые объединила уникальная личность хозяина беляевской квартиры. Все, что в гневе разрушил Самуил Агурский: национализм, религию, сионизм, иврит — все это стало новой землей и новым небом его сына. Сотрудничество с Солженицыным Михаила Агурского вполне симметрично сотрудничеству Самуила Агурского со Сталиным: одни хоронили национальную и религиозную идею во имя идеи коммунистической, другие — коммунистическую во имя религиозной и национальной. Тотальный сюжет романа!
Благожелательный интерес к русскому национализму, к русской идее сохранился у Михаила Агурского и в Израиле. Об этом свидетельствуют его многочисленные статьи, «Идеология национал-большевизма», дружеские контакты с людьми русской правой и — как ответное (парадоксальное!) движение — публикация в «Нашем современнике» написанного им очерка истории и идеологии сионизма «Ближневосточный конфликт и перспективы его урегулирования». Первый, а возможно, и единственный опубликованный в СССР материал такого рода. Задушевная идея — общность геополитических интересов России и Израиля.
Последние слова книги Михаила Агурского — «возрожденная Россия». Вообще-то говоря, механически использованный штамп. О возрождении чего идет речь? Какой исторический период может служить тем эталоном, к
