— А как же быть с пропиской? — спросила она, намеренно меняя тему разговора. — Ведь если я соглашусь, мне придется уволиться из треста. Что же тогда — в Хмелицы по этапу?
— Молодец, — сказал Чернов. — Правильно ставишь вопрос. И ответ на него у меня уже есть… Ты, наверное, слышала, что есть в нашей стране такие паразиты, отщепенцы, как правило, определенной национальности, которые не умеют ценить того, что дала им Родина, и бегут отсюда, как… — Он хотел сказать: «как крысы с корабля», но вовремя остановился. Тогда получилось бы, что корабль этот тонет, — как последние сволочи. После них остаются квартиры, удобные, в хороших местах — хозяева себя никогда не обижали… Есть, например, одна в деленном особнячке на Фонтанке. По ордеру однокомнатная, но комната эта — бальный зал. Сорок четыре метра. Камин, витражи, потолки пять метров с лепниной. Как устроишься к нам в резиденцию, начнем оформлять эту квартирку на тебя, если, конечно, глянется тебе такое жилье… Вот, кстати, и смотровой ордер. Осталось только дату вписать.
Он извлек из папки две бумажки и протянул Тане. Одна была красиво отпечатанным бланком трудового соглашения, вторая — ордером, заполненным и с печатью. Таня стала читать ордер.
— Постойте-ка, — сказала она, — здесь ошибка. Написано «Приблудова Татьяна Валентиновна». А ведь я уже Ларина.
— Ошибки нет, — сухо сказал Чернов. — Тут вот какое дело: резиденция, в которую ты поступаешь на работу, находится на балансе областного комитета партии, а мать Ивана, Марина Александровна, работает там, так же, как и я. И получается, что мы берем на работу невестку нашего же работника. А мы обязаны не только всячески искоренять семейственность и кумовство, но и находиться в авангарде борьбы с подобными негативными явлениями. Поэтому придется вам временно развестись — чисто фиктивно, разумеется… Ну, и во избежание всяких кривотолков насчет морального облика некоторое время пожить отдельно. А через годик, глядишь, если еще не остынете друг к другу, можно и обратно под венец… Вот у меня и заявление готово от твоего имени, только подписать осталось.
Таня окаменела. Чернов положил листок с заявлением прямо перед ее глазами. Она смотрела в бумагу, не видя ни буквы.
— Оформят за полчаса, — продолжал Чернов. — Видишь, адресовано не в суд, а в загс. Детей вы не нажили, не успели, имущества совместного тоже. Да и паспорт твой прежний пока еще цел. Так что подписывай — и начинай новую жизнь. А мне пора. Засиделся я тут с тобой.
Таня не шелохнулась. Чернов вздохнул, достал из портфеля черную авторучку с золотым пером, раскрыл и вложил в руку Тане.
— Ну, давай!
Таня медленно, как во сне, отложила ручку в сторону и столь же, медленно подняла глаза на Чернова. Щеки ее налились пунцовым румянцем.
— Так вот для чего вам все это понадобилось, — тихо проговорила она. — Как вы могли? Вы! Вы! Отец Павла!
Последнюю фразу она выкрикнула, встала, опрокинув стул, и приблизилась вплотную к Чернову. Он тоже встал. Оказавшись рядом с ним, Таня, несмотря на переполнявшую ее ярость, невольно отметила, что он, оказывается, уступает ей в росте и с каждой секундой становится все ниже. Теперь уже она разрасталась, заполняя собой весь объем комнаты, и казалось, что еще немного — и она расплющит Чернова, лишив его жизненного пространства, или испепелит драконьим огнем своего гнева.
Чернов отступил на два шага и издал звук, настолько неожиданный, что Таня остановилась как вкопанная и мгновенно уменьшилась до обычных размеров.
Дмитрий Дормидонтович смеялся. Добродушным, заразительным смехом, напомнившем Тане смех Павла.
— Пять баллов тебе! — сказал он, не переставая смеяться, проворно сгреб со стола бумаги, порвал их на мелкие кусочки, а деньги положил в карман. — Ваньку-шельмеца поздравляю! Не ожидал! Таня смотрела на него в полном недоумении.
— У-фф! — сказал, отсмеявшись, Чернов и сел. — Танечка, будь добра, поставь еще кипяточку. Я тебе все объясню.
Таня, двигаясь как робот, взяла ковшик и вышла с ним в коридор. Соседей не было, лишь ребята в черных костюмах по-прежнему стояли возле дверей.
Ковшик был небольшой, и вода закипела быстро. Когда она вернулась в комнату, на столе увидела пеструю жестянку с каким-то импортным чаем, а Чернов стоял у окна и курил.
— Завари-ка вот этого и садись, — сказал он.
Таня засыпала нового чаю в заварной чайничек, залила кипятком и послушно села; — Понимаешь, Марина Александровна, мать Ивана, уже четверть века мой личный секретарь. Ваш брак ее расстроил ужасно, так что она не могла работать. А работа у нее очень ответственная, и пришлось принимать меры. Она вбила себе в голову, что ты окрутила Ивана из корысти, позарившись на его жилплощадь, прописку, социальное положение и еще черт знает что… Требовалось проверить ее подозрения — быстро и окончательно. Так было надо. Извини.
— Но… но все, что вы говорили насчет прописки…
— Полная ерунда. Тебе любой юрист разъяснит. Можете жить здесь, сколько хотите, можете прописаться у Ивана, если он оформит отдельный ордер, а это просто.
— Лучше мы будем жить здесь, — твердо сказала Таня.
— Естественно, — согласился Чернов. В дверь просунулась мужская голова с ровным пробором и сказала:
— Дмитрий Дормидонтович, со «Светланы» два раза звонили. Не знают, начинать ли.
— Позвони, скажи Давыдову, пусть начинают без меня, но генеральный пусть пока не выступает. Через полчаса буду… Ну, прощай, хозяюшка. Если Ванька куролесить начнет, ты мне скажи, вдвоем мы его быстренько приструним…
— До свидания, Дмитрий Дормидонтович… И, пожалуйста, не сердитесь на Павла с Леной. Они у вас такие хорошие.
— Все в меня, — сказал Чернов и стремительно вышел. Таня пошла проводить его, но в коридоре увидела лишь захлопывающуюся дверь. Из своих комнат боязливо-почтительно выглядывали соседи. Таня гордо посмотрела на них и прошла к себе. Через пять минут начались визиты.
Первой явилась Марья Никифоровна с тарелкой.
— Танечка, я тут намедни пирожочек спекла с капустой, да большой получился, куда мне одной, не съесть, пропадет, — затараторила она. — Может, вам с муженьком подкормиться, а? Дело молодое, аппетит хороший.
— Спасибо, Марья Никифоровна, — рассеянно сказала Таня.
— А товарищ Чернов-то что приходил? Про расселение не говорил?
— Нет.
Потом пришли еще две старухи. Одна принесла большой чайник — а то что ж вы, мол, водичку-то все в ковшике кипятите. Вторая одолжила оставшееся от мужа теплое верблюжье одеяло. Обе любопытствовали насчет Чернова. Таня поблагодарила их и сказала, что Дмитрий Дормидонтович — старый друг семьи, заезжал проведать и особенно интересовался, не досаждают ли им соседи.
Шмонов, пыхтя, втащил старый черно-белый телевизор, поставил в угол и подключил антенну.
— А то, понимашь, цветной купили, а этот девать некуда, решили, пусть, понимашь, у вас постоит пока. Все веселей, понимашь, — объяснил он.
