Таня, преодолевая робость, посмотрела ему прямо в глаза.
— А вы кто?
— Ах да, не представился, извини… Ну, скажем, друг семьи. По имени-отчеству Дмитрий Дормидонтович. Отец известных тебе Павла и Елены Черновых.
Таня всплеснула руками.
— Ой, так это мы у вас свадьбу справляли? Спасибо вам…
— Гулять гуляли, а хозяина пригласить забыли? Нехорошо.
— Я не знала, простите…
— Ладно, не винись. Это все Пашка придумал, ему и отвечать.
— Он же ради нас. Я не хочу, чтобы у него были неприятности, слышите!
— Слышу. — Дмитрий Дормидонтович улыбнулся. Давненько на него не повышали голос. — Но речь у нас не про то… Расскажи-ка ты мне, Татьяна Ларина, как вы с Иваном жить думаете?
Он задал вопрос с какой-то особой интонацией, так что нельзя было ни уйти от ответа, ни ответить ложью.
— Поживем здесь пока. Будем копить на кооператив — заработок у меня хороший, Иван доучится, работать пойдет, тоже зарабатывать будет…
— Ты, значит, на стройке, он в кабинетике, так?
— А что же плохого?
— Да ничего, ничего… Вот только, знаешь ли, — лицо его сделалось каменным, — в конторе тепленькой тебе в ближайшем будущем не служить, в квартирке уютной не жить.
— Я и не собираюсь, — сказала Таня, почему-то внутренне холодея.
— Потому что, хоть ты и замужем, а жить в городе имеешь право только пока не рыпаешься — на строительстве работаешь и ведешь себя соответственно, — продолжал Чернов. — А то и муж тебе не поможет. Квартира не его, а родителей, и прописать он тебя не имеет права… Кстати, вы и здесь не по закону живете.
— Как это?
— Очень просто. Проживаете не по месту прописки. Ты где прописана? На Маклина, в общежитии. Иван где прописан? У себя на Мичуринской. Так что на первый раз предупреждение, на второй будет денежный штраф, а на третий — милости просим из Ленинграда, не хотите добровольно, можно и по этапу, к месту постоянной прописки, в Хмелицы, к сестре Лизавете в хибару… Да-да, не таращи глазенки. Я про тебя все знаю… И все могу с тобой сделать. И выслать, и сослать, и в бараний рог скрутить.
Он не кричал, не топал ногами, но от этого было еще страшнее. Тане казалось, будто он вырос, раздулся до размеров всей комнаты и вот-вот раздавит ее, не оставив ей жизненного пространства, или откроет огнедышащую пасть и проглотит. Она с силой закрыла глаза и резко раскрыла их.
— Я не понимаю, к чему вы это говорите. Мне не нужна их квартира, не нужна теплая контора… Только не трогайте нас, оставьте в покое Ваню, меня… Нам здесь хорошо.
— Хорошо, значит? Допустим. А потом? Пойдут дети, заботы всякие, денег станет не хватать, жилплощади, здоровья весь день на ветру мастерком орудовать. Что тогда, а?
— К тому времени мы уже сможем купить квартиру.
— Да? А кто вам позволит? Пушкин? По какому праву? С твоей лимитной пропиской на очередь не ставят, а у Ивана семьдесят метров на троих, тоже не полагается…
— Тогда… тогда я на работе попрошу. Тресту пятнадцать процентов квартир с каждого дома выделяют, я поговорю с начальством, объясню ситуацию…
— А у них своя ситуация, и называется она кадровая политика. С какой стати им отдавать квартиру работнику, даже хорошему работнику, если он и без всякой квартиры у них в кабале до самой пенсии? Уволишься — вон из города, в другой трест перейдешь — у них такая же… ситуация, только еще хуже.
— Ну не знаю…
Таня хотела сказать, что есть ведь предприятия с семейными общежитиями, есть такие, где по трудовому соглашению через несколько лет дают квартиру, в ближайшем пригороде есть частные дома с постоянной пропиской… Но Чернов не дал ей продолжить.
— Вот именно, что не знаешь. Жить торопитесь, любить торопитесь, всего сразу хотите — только жизнь себе и другим ломаете…
Таня молча смотрела на него.
— А ведь я пришел не грозить тебе, не отчитывать, — сказал Чернов, резко переменив тон. — У меня к тебе есть предложение. Интересное. Тебе должно понравиться.
— Какое? — настороженно спросила Таня.
— Ты на Каменном острове бывала когда-нибудь?
Таня вспомнила давние прогулки с Женей. В груди защемило.
— Да, — еле слышно ответила она.
— Видела там такие красивые дома за высокими заборами?
— Да.
— Там принимают правительственные и другие важные делегации, которые приезжают к нам в город… Я уже говорил тебе, что все про тебя знаю. Знаю, что ты толковая, честная, работы не боишься, не распустеха, речь у тебя культурная, двигаешься красиво. Про внешние данные не говорю — пока еще не слепой, сам вижу. Так вот, таких, как ты, не так уж много, и они очень нужны для работы в резиденциях.
— Что там нужно делать?
— Для начала — пылесосить ковры, стелить постели, подавать гостям кофе…
— Горшки выносить? Подтирать за ними?
— Это вряд ли. К тому же тебе ведь и такая работа не в новинку. Правда, мягко выражаясь, на другом уровне. Если не ошибаюсь, в той самой комнате, где мы сейчас сидим…
— Спасибо. Мне это неинтересно.
— Погоди отказываться. Это будет только начало. Как бы испытательный срок. Присмотришься, подучишься, а главное — к тебе присмотрятся. И предложат более интересную, ответственную работу.
— А именно?
— Возможности самые широкие. Можешь, например, годика через три оказаться в каком-нибудь нашем представительстве, скажем, в Париже.
«Странный человек. То в бараний рог, а то — в Париж. Чего ему все-таки надо?»
— Работа чистая, культурная. С серьезными надбавками, так сказать, за вредность. Оклад горничной — восемьдесят пять рублей.
Таня невольно усмехнулась.
— Погоди смеяться и слушай дальше. Каждый штатный работник резиденции получает два оклада, ежемесячную премию в сто процентов оклада, квартальную премию в триста процентов, пособие на дополнительное питание, соцстрах и транспортные. Так что даже по самому минимуму получается без малого пять сотен в месяц. Интересно?
— Интересно. Это за кофе в постель? У нас на стройке ребята, чтобы двести наколотить…
Чернов нахмурился и прервал Таню:
— А вот это не твоего ума дело. У нас даром никому денег не платят… В общем, если согласна, я уполномочен подписать с тобой трудовое соглашение и выплатить тебе подъемные в размере четырехсот пятидесяти рублей.
Он залез в портфель и вынул оттуда прозрачную папку с бумагами и нераспечатанную пачку пятерок.
«Новенькие, — подумала Таня и с трудом отвела от синей пачки взгляд. — У нас даром никому денег не платят».
