Ни кола ни двора, Зипун – весь пожиток. Век живи – не тужи, Помрёшь – не убыток. Мы идём и поём, Ветер подпевает. Сторонись, богачи, Беднота гуляет! Песня мне очень понравилась, и мы часто пели её, когда нас никто не слышал.
Работы всё не находилось. Вещей и денег уже не было. Мы ходили по деревням из дома в дом – мама искала любую работу. Вскоре мама стала сильно кашлять и петь уже не могла.
Однажды я проснулась раньше мамы, которая никак не хотела просыпаться и была очень горячая. Я поняла, что она заболела. Нужно что-то предпринять. Я сняла свой лыжный костюм, попыталась надеть брюки на мамины ноги – ничего не получалось. Я просто закрыла маму костюмом, закидала её сеном, взяла котомку, в которой теперь были лишь наши документы, и отправилась в видневшееся невдалеке село. Пошла по улице. Вокруг одни дувалы, за ними даже домов не видно, и вдруг – палисадник, штакетник и красивый дом с резными наличниками. Я толкнула калитку – она открылась. Я была очень озабочена: маме должен кто-то помочь, ей же совсем плохо там одной, в пустом поле у скирды. И неизвестно, захотят ли помочь нам в этом доме. Их нужно как-то уговорить, им нужно объяснить, что люди должны помогать друг другу, что это честно.
Думая о том, как я войду и что скажу, я не сразу заметила большую собаку. Она, видимо, поняла, что у меня очень важное дело, и даже не гавкнула.
Постучала в дверь – тихо. Открыла и вошла в большие сени: две двери друг против друга, над одними – чердак с сеном. Заглянула в дверь – видимо, там живут какие-то животные, пахнет навозом. Постучала в другую дверь. За дверью слышны голоса, но на стук никто не откликается. Открыла дверь, вошла и упавшим голосом поздоровалась. Большая семья сидела за столом и ела, а во главе стола сидел Бармалей – Синяя Борода. Чёрные глаза сердито смотрели на меня из-под кустистых, нависших бровей.
– Ты откуда? – спросил Бармалей.
– Из Москвы, – испуганно ответила я.
– Прямо сейчас?
– Нет, мы приехали летом.
– Ну и где же ты жила всё это время?
– Мы с мамой были у семи курганов. А сейчас мы должны жить в этом районе.
Видимо, они знали, что было у семи курганов. Голос стал мягче.
– Ты хочешь кушать? Садись с нами.
– Спасибо, но мне сейчас некогда есть, – я старалась говорить очень вежливо, чтобы меня не прогнали. – Там в поле у скирды лежит мама. Вы не бойтесь, она живая, только она очень больна, она вся горячая, и очень кашляет, и никак не просыпается. Но она дышит, она живая. Ей нельзя там одной лежать. Там ветер и холодно. Я её закрыла своим лыжным костюмом, а он очень маленький. Вы не бойтесь, мы не разбойники. Хотите, я вам покажу наши документы, они вот, в котомке. Я боялась оставить их в поле.
– А к нам ты почему пришла?
– Я пошла в село, к людям. Мама говорит: люди же должны помогать друг другу… А в селе домов не видно, одни глиняные заборы. А у вас дом видно, и дом красивый, и… вот… пришла к вам за помощью… Мне больше некуда идти, – добавила я совсем упавшим голосом.
– Так уж и некуда?
– Ну… наверно, можно пойти в НКВД, там Арсентьев начальник. Только я боюсь. Вдруг они заберут маму? А папа сейчас в Магадане, это там, где Колыма. А маме нельзя на Колыму, там Север, там холодно, а мама так кашляет! Вот я и пришла к вам. Давайте заберём маму сюда. У вас тепло и печка топится.
– Да что уж теперь делать? Придётся забрать. Садись за стол, поешь, пока я буду запрягать лошадь.
– Пожалуйста, не нужно меня кормить, поедемте поскорее за мамой, – быстро сказала я. Может, он и не Бармалей вовсе?
– Чего ты боишься? Мы не кусаемся.
– Я боюсь, что сначала вы меня накормите, а потом не станете забирать сюда маму.
– Да заберём, заберём, садись ешь, не бойся, обязательно заберём.
– Только у нас совсем нет ни денег, ни вещей. Но я смогу у вас работать, пока болеет мама.
– Ну и что же ты умеешь делать?
Я растерялась. А что я вообще умею делать? Как мне ему ответить, чтобы он забрал маму? Вообще-то врать нельзя: и стыдно, и они быстро смогут узнать, что я врунья. Но ведь сейчас главное, чтобы он привёз сюда маму, тут тепло и топится печка. Не выгонит же он нас потом на улицу, это же будет непорядочно. Хотя враньё тоже непорядочно, успела подумать я и грустно сказала:
– Мало что умею. Умею вытирать посуду, может быть, смогу подметать пол, умею рассказывать разные сказки и петь всякие песни, только, наверное, это не работа, да? Но я буду очень стараться, я научусь тому, что нужно делать.
Пытаясь справиться с каким-то комком в горле, я почти шёпотом попросила:
– Ну пожалуйста, помогите маме. Ей же там холодно, и она так сильно кашляет, поехали поскорее. – В носу защипало. «Тот, кто плачет, всегда проигрывает», – вспомнилось вдруг. Глубокий вдох, выдох…
– Я помогу вам запрягивать лошадь, – сказала я решительно и, не оглядываясь, направилась к двери.
Во дворе молодой мужчина уже запрягал лошадь в телегу.
Хозяин подошёл к нему и, поглядывая на соседский двор, стал громко ругаться. До меня долетели слова «ходют тут всякие», «навязались на мою голову» и ещё что-то из совсем непонятных мне слов.
Выскочившая из дверей хозяйка шепнула мне: «Не бойся, это он не на тебя ругается», – и покрыла меня большим шерстяным платком, завязав концы его у меня на спине. На улице было очень холодно, особенно после тёплой комнаты.
В телегу положили несколько охапок соломы, закопали меня в солому до пояса и, ругаясь, выехали со двора.
