Перед заседанием бюро Тарк отозвал в сторону нескольких партийцев.
— Я вот насчет чего. Сегодня нам надо наметить кандидата на партконференцию. Был разговор о Сандарове. Так?
— Да.
— Я считаю его неподходящим.
— Я всегда говорил, что он неустойчив, а теперь я в этом убедился.
— Говори ясней.
— Он задается; считаться с ячейкой перестал, разводит оппозицию, наводит критику. Интеллигент.
— Брось, Сандаров — испытанный партийный работник. Ему позволительно.
— Все так. Но есть в нем буржуазный душок, интеллигентский. Безусловно есть.
— Э, ерунду ты говоришь.
— Нет, не ерунду. И вот доказательства: он спутался сейчас со спекулянтской бабой.
Партийцы разинули рты.
— Мало того, с женой одного из наших контрагентов.
— Фу, черт возьми.
— То-то и есть. Забросил дела. Шляется с каким-то шпингалетом по кабакам. И все такое.
— Будьте покойны. Мне его жена говорила, Бауэр.
Партийцы покрутили головами.
— Нехорошо.
— То-то и есть: баба, вино. Не хватает еще карт.
— Ты бы с ним поговорил по-товарищески.
— Уполномочьте — поговорю.
— Ладно. Уполномочим.
Пробили часы.
— Товарищи! Пора начинать. Почти все в сборе. Ждать не будем.
Через два с половиной часа секретарша диктовала машинистке.
— Пункт третий. О кандидате на партконференцию. Постановили. Наметить т. Тарк. Единогласно.
XI
Ровно в три часа горничная доложила Велярской, что ее спрашивает Тумин.
Вошел хорошо одетый молодой человек. Поклонился и поцеловал протянутую ручку.
— Садитесь и рассказывайте.
— Рассказывать, собственно, нечего. Я познакомился с Пономаревым на фронте. Он мне много говорил о вас. Потом заболел тифом и умер. Просил, если я поеду в Москву, непременно зайти к вам и передать, что любит вас по-прежнему. Вот и все.
— Бедный Пономарев! Мне его очень жаль. Скажите, а что он вам про меня говорил?
— Что вы замечательная женщина, что у вас удивительные глаза и руки, что вы какая-то необыкновенно живая, настоящая, что если я вас увижу, то непременно влюблюсь.
Велярская засмеялась.
— Скажите пожалуйста. Ну, и как вам кажется, он прав?
— Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению.
— А насчет того, что вы в меня влюбитесь?
Тумин улыбнулся.
— Не исключена возможность.
— Мерси. Вы очень любезны.
Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы. Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.
— Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене, и очень боюсь провалиться.
— Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки.
Велярская расхохоталась.
Тумин встал и подошел ближе.
— Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой.
Велярская хохотала до слез.
— А вы можете арапа заправить! Пустяки — пролетарий! Если бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось.
— Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. Ужаснейший предрассудок! Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится, «кроме цепей терять нечего».
— А вы в партии?
— Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?
— Я с вами не спорю.
— Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, как в армии. А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, и это хорошо.
Он вдруг осекся.
— Впрочем, извиняюсь. Вам это, должно быть, совершенно неинтересно.
— Напротив. Очень интересно. Я только не пойму: как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?
— Почему не нужен? Очень нужен. Но не как член партии. Не все же коммунисты делают партийную работу. Больше. Можно быть прекрасным партийным работником и очень плохим коммунистом.
Велярская села на кушетку и откинулась на подушки.
— Ну, вы мне совсем заталмудили голову. Я уж ничего не понимаю.
Тумин подбежал и поцеловал обе ручки.
— Простите. Не буду больше. Я вам, должно быть, здорово надоел. Я пойду.
— Нет, нет. Сидите. Мне с вами очень приятно.
— Нет, я отправлюсь. Если вам не скучно, пойдемте завтра куда-нибудь по вашему выбору. Начните свою культурно-просветительную работу.
— Хорошо. Пойдемте.
— Позволите за вами зайти?
