Очень широкое признание в те годы получило творчество Ивана Антоновича Ефремова. Еще в 40-х начали публиковаться его рассказы, наполненные поэзией дальних странствий и научного поиска. Появились они, кстати, не где-нибудь, а в «Новом мире» и получили высокую оценку А. Н. Толстого. Ефремов писал о людях, открывающих перед человечеством новые пространства. Он писал о людях, способных посвятить свою жизнь науке, а если потребуется, то и рискнуть этой жизнью, добывая новые знания. Большую популярность получила повесть Ефремова «Звездные корабли» — о первом контакте с внеземными цивилизациями, а в 1957 году в журнале «Техника — молодежи» из номера в номер начал печататься его масштабный роман-утопия «Туманность Андромеды».
У советской НФ той поры были свои плюсы и минусы.
Как ни странно, плюсом для нее явилась оторванность от богатых традиций и находок мировой фантастики, что позволило ей развиваться самостоятельно, никого не повторяя и не копируя. А романтика космических путешествий, освоения незнаемых земель, научного эксперимента давала ей то «бродильное вещество», которое зажигало энтузиазмом сердца читателей, да и самих писателей. Сколько парней и девушек в те годы с замиранием сердца следили за приключениями советских космонавтов, покоряющих просторы галактики! Сколько душ пылало жаждой экспедиций к неизведанным пределам, неоткрытым островам, неведомым глубинам океана! Сколько юного восторга вспыхивало от суровой борьбы наших передовых ученых с империалистическими шпионами и агрессорами! И в то же время сколько зрелых умов — ученых, инженеров, литераторов — оставляли искренние признания, что именно НФ разбудила их мысль, раскрепостила сознание, зажгла волю к победе, столь необходимую для творческого поиска.
Любимой темой советских мозаичистов стал человек в скафандре. вольно плавающий меж звезд на стене какого-нибудь провинциального или столичного Дома культуры или Дома пионеров, смело тянущийся к далеким светилам, черным дырам и галактическим спиралям.
Чем была тогда фантастика?
Да манной небесной, водой живительной!
Но, оказываясь в массе своей преотличными фантастами, писателями большинство авторов известных книг оставались никакими. Литературный дар очень редко проливался щедрым дождем на нивы советской фантастики 50-х.
Художественное дарование имел в какой-то степени Иван Антонович Ефремов, и в ранних его рассказах оно раскрывалось наилучшим образом. Но с течением времени художественное дарование Ивана Антоновича не развивалось, уступая позиции «чистой мысли», идеям, философическим рассуждениям. Возможно, подобная перемена стала результатом осознанных усилий самого писателя — известны высказывания Ивана Антоновича по этому поводу. Ранний Ефремов — это великая перспектива. Зрелый Ефремов — это чудесные исторические тексты и очень сухая, рассудочная фантастика. Ну а поздний Ефремов — это, в сущности, социально-мистические трактаты, небрежно облаченные в блеклые одежды беллетристики. Да и почитали Ефремова главным образом не за художество, а за идеи. «Туманность Андромеды», с литературной точки зрения сделанная, мягко говоря, незамысловато (в любом случае, слабее ранних рассказов), именно по научному систематизму и богатству идей, а вовсе не по своим художественным достоинствам, возвышалась над НФ тех лет.
Стругацкие превосходно чувствовали все это.
Придет время, и Борис Натанович поделится своими воспоминаниями:
«Из новых изданий были только Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев — чей „Пылающий остров“ я на протяжении многих (школьных) лет считал лучшей фантастической книгой на свете. Но основная масса советской фантастики была просто ужасна. Мы читали ее, потому что больше ничего не было. Если на книжке стоял значок „Библиотека фантастики и приключений“ — мы были обязаны прочитать эту книгу с интересом. И вот мы брали какой-нибудь „Огненный шар“ или „Тень под землей“ и жевали ее, как сухое сукно. И с отвращением — но дожевывали до конца… Отсутствие хорошей фантастики и толкнуло нас с Аркадием Натановичем попытаться написать что-нибудь такое, о чем бы стоило говорить».
А пока вся свежая советская фантастика уступала книге Леонида Леонова «Дорога на океан» — никоим образом не фантастической (пусть и с картинками мечтаний о будущем), но написанной человеком, умеющим управляться с русским литературным гораздо лучше фантастов. О «Дороге на океан» Аркадий Натанович отозвался осенью 1944 года с восторгом, ее фрагменты в виде цитат попадут и в первое большое произведение Стругацких — повесть «Страна багровых туч». Леонов, большой мастер-прозаик, «литературный генерал» Страны Советов, по сравнению с теми же Немцовым или Охотниковым выглядел титаном…
3
Желание делать хорошую НФ не явилось для братьев Стругацких каким-то одномоментным озарением. Летом 1986 года Аркадий Натанович, обращаясь к собственному прошлому, напишет: «Почему мы посвятили себя фантастике? Это, вероятно, дело сугубо личное, корнями своими уходящее в такие факторы, как детские и юношеские литературные пристрастия, условия воспитания и обучения, темперамент, наконец. Хотя и тогда еще, когда писали мы фантастику приключенческую и традиционно-научную, смутно виделось нам в фантастическом литературном методе что-то мощное, очень глубокое и важное, исполненное грандиозных возможностей…» По его же словам, «страсть к фантастике» пробудил в обоих братьях отец. А Борис Натанович (в письме Г. Прашкевичу от 18.VIII. 1988) добавит: «Писать фантастику мы начали потому, что любили (тогда) ее читать, а читать было нечего — сплошные „Семь цветов радуги“… Мы любили без памяти Уэллса, Чапека, Конан-Дойла, и нам казалось, что мы знаем, как надо писать, чтобы это было интересно читать…»
Часто цитируют воспоминания Бориса Натановича, посвященные первым шагам творческого дуэта. Те самые, которые проводят ассоциативную связь между первым значительным произведением и «брызгами шампанского». Думается, стоит привести их здесь: «В соответствии со сложившейся уже легендой АБС придумали и начали писать „Страну багровых туч“ на спор — поспорили в начале 1955-го (или в конце 1954-го) на бутылку шампузы с Ленкой, женой АН, а поспорив, тут же сели, всё придумали и принялись писать. На самом деле „Страна“ задумана была давно. Идея повести о трагической экспедиции на беспощадную планету Венера возникла у АН, видимо, во второй половине 1951 года. Я смутно помню наши разговоры на эту тему и совершенно не способен установить сколько-нибудь точную дату».
О многом в творческой биографии братьев Стругацких судят по книге Бориса Стругацкого «Комментарии к пройденному». В пользу достоверности этих литературных если не мемуаров, то записок свидетельствует то, что автор в работе над ними пользовался сохранившейся перепиской, черновиками, рабочими дневниками, иными бумагами, связанными с совместным творчеством. И конечно же так или иначе в памяти младшего брата должны были сохраниться впечатления от совместной работы, что особенно ценно.
Однако…
Во-первых, хотя «Комментарии к пройденному» и опираются на записи в «рабочих дневниках», эти дневники не велись регулярно, изо дня в день. Кроме того, из слов самого Бориса Натановича видно, до какой степени лапидарными, отрывочными являются приводимые им свидетельства. Порой и сам он, листая страницы собственных дневников, не может разобраться в перипетиях творческого процесса, о чем с совершенной честностью признается читателям.
