Недовольные прекрасно знали не раз опробованный в истории России способ разрешения такого политического кризиса, когда, по их мнению, монарх не соответствовал возлагаемым на него надеждам, — дворцовый переворот. Традиционно самыми активными его участниками стали гвардейцы под предводительством братьев Орловых. Молодой и пылкий вахмистр Григорий Потемкин, с восхищением внимавший словам заговорщиков, с головой окунулся в придворную интригу и тотчас же стал в ряды сторонников великой княгини Екатерины Алексеевны. Самым видным из братьев Орловых, принесшим им милость и благодарность Екатерины, был ее фаворит и отец сына Алексея, тезка нашего героя — Григорий Орлов. Этот предшественник Потемкина в ряду фаворитов, несомненно, достоин нашего внимания. Как писал очевидец «революции 1762 г.» Рюльер, Григорий Григорьевич Орлов — «мужчина стран северных, не весьма знатного происхождения, дворянин, если угодно, потому что имел несколько крепостных крестьян и братьев, служивших солдатами в полках гвардейских…». Еще в 1760 г. Орлов появляется при «малом дворе» Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, он был младше ее всего на пять лет. Екатерина одинока, Орлов красив; сближению их содействовали доверенные люди. Григорий увлекся Екатериной, 25-летний красавец был от нее без ума, готов на все, лишь бы угодить великой княгине. Его самолюбию льстила близость к Екатерине, он не только не скрывал своего положения, но и всячески выставлял его на вид. Орлов везде следовал за своей любезною, всегда был перед ее глазами. Новое значение приобрела их близость после рождения сына — Алексея Бобринского.
Жизнь незаконных отпрысков коронованных особ всегда несла на себе отпечаток их происхождения, занимала людей, вызывая преувеличенный интерес, и, как правило, была окутана сенью таинственности и легенд. В судьбе сына Екатерины Великой и ее фаворита Григория Орлова все примечательно, начиная уже с самого его рождения. Зная особую страсть Петра III к тушению пожаров, сторонники Екатерины, чтобы обезопасить будущую мать, решили, что, как только начнутся роды, кто-нибудь из них для отвлечения внимания подожжет свой собственный дом. В Пасхальную ночь 1762 г. у великой княгини начались родовые схватки, и дом графа Гендрикова тотчас запылал. Однако, как оказалось, напрасно: роды неожиданно прекратились. Возобновились они только через четыре дня, и тогда загорелся дом ее камердинера — Василия Шубина. Все прошло благополучно, младенец родился в четверг на Святой неделе, 11 апреля, в Зимнем дворце в апартаментах Екатерины, расположенных в юго-западном углу и выходящих окнами на Дворцовую площадь и Адмиралтейство. Сразу же после появления на свет ребенок, завернутый в бобровую шубу, был вынесен из дворца, а спустя некоторое время в спальню супруги ворвался император — слуги предупредили, что на половине императрицы что-то происходит. Но, собрав все свои силы, Екатерина встретила его уже одетой. Спустя многие годы, так и не решившись назвать себя матерью, императрица Екатерина Великая собственноручным письмом известила своего сына о дате и обстоятельствах его рождения. «Алексей Григорьевич. Известно мне, что мать ваша, — писала она о себе в третьем лице, — быв угнетаема разными неприязными и сильными неприятелями, по тогдашним смутным обстоятеьствам, спасая себя и старшего своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождение…» В одном из писем к знаменитому французскому просветителю императрица дала предельно краткую характеристику родителям Бобринского: «Он происходит от очень странных людей и во многом уродился в них». Не открывая себя, отец и мать прилежно занимались вопросами воспитания и образования сына, росшего в семье камердинера Шкурина. В неменьшей степени Екатерину беспокоили будущий общественный статус сына и его материальное положение. Среди секретных бумаг из кабинета императрицы сохранились ее собственноручные указы и распоряжения, в которых подробно излагалась система денежного обеспечения малолетнего Алексея.
В один из дней конца 1762 г., уже после вступления Екатерины на престол, судьба Алексея могла совершенно измениться. Во время тяжелой болезни законного сына Екатерины и Петра III цесаревича Павла встал вопрос о престолонаследии. Тогда-то и возник при дворе грандиозный и даже фантастический план, так называемый Бестужевский проект, названный по автору — А.П. Бестужеву-Рюмину, согласно которому императрице предстояло обвенчаться с Григорием Орловым, а их сына «привенчать», как некогда поступили с Елизаветой Петровной при венчании Петра Великого с Екатериной I. Однако императрица не желала делить самодержавную власть, полученную с таким трудом, и проект этот остался только в голове его автора. Кроме этого, венчание с Орловым могло напрямую угрожать тогда еще нестабильному положению императрицы, ее советник и воспитатель наследника престола Никита Панин осмелился прямо заявить Екатерине: «Императрица русская вольна делать, что ей хочется, но госпожа Орлова царствовать не будет».
Сохранилось предание, что Екатерина составила два манифеста. В первом она объявляла: императрица вступает в брак с Григорием Орловым, во втором — Алексей Разумовский, бывший фаворит императрицы Елизаветы Петровны, награждается титулом императорского высочества, поскольку он хотя и тайно, но законным порядком был обручен с покойной государыней. С этим вторым манифестом к Алексею Разумовскому, находившемуся в это время в своем доме на Покровке в Москве, был направлен канцлер Михаил Воронцов. Бывший фаворит, долгие годы живший при дворе и разбиравшийся в политической борьбе, прекрасно понимал, чего ждет от него Екатерина: ей нужен был повод, чтобы отказаться от заведомо невыгодного брака. Ознакомившись с манифестом, он тихо встал со своих кресел, медленно подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром, отыскал в комоде ключ, отпер им ларец и из потаенного ящика достал брачные документы. Зачитав и благоговейно поцеловав их, он подошел к образам, перекрестился и, со слезами на глазах, бросил в пылавший камин. После чего добавил: «Я не был ничем более, как верным рабом ее величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих… Теперь вы видите, что у меня нет никаких документов». Когда Воронцов доложил Екатерине о результатах своей поездки к Разумовскому, она заметила: «Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало… Шепот о сем всегда был для меня неприятен. Почтенный старик предупредил меня, но я ожидала этого…»
В 1765 г. Екатерина II предполагала причислить младшего сына к фамилии князей Сицких — наиболее близкому к Романовым роду, угасшему еще в конце XVII в. Однако в апреле 1774 г. за Алексеем была закреплена фамилия Бобринский, производная от названия села Бобрики, купленного для него матерью. Осенью того же года юноша был помещен в Сухопутный дворянский корпус в Петербурге. В своем дневнике он подробно описывал встречи с императрицей, Г.Г. Орловым, с наставником Иваном Бецким, могущественным фаворитом Потемкиным, его прелестными племянницами, другими придворными. Вечером 3 января 1782 г. вернувшийся из дворца Алексей сделал пометку в дневнике: «После обеда я имел счастье видеть государыню и поздравлять ее с Новым годом. Говорили о том о сем…» Как же мучительна для них была эта маска таинственности, эта необходимость соблюсти этикет и достоинство самодержавной власти! С годами из-за осознания своего особенного положения менялся и характер Бобринского. Отправившись после окончания корпуса в заграничное путешествие, на протяжении всей поездки Алексей находился под пристальным вниманием встречавшихся с ним людей; его двусмысленное положение было общеизвестно, что, несомненно, накладывало особый отпечаток на поведение молодого человека. «Вы изволите знать совершенно карактер Алексея Григорьевича, — писал сопровождавший его в поездке полковник A.M. Бушуев Бецкому, — к сожалению, я все то в нем открыл, что только вы мне объявить об нем изволили. Он долго под притворною своею тихистию скрывал тяжелый нрав свой, но по множеству случаев не мог не открыть себя. Нет случая, где бы не оказал он самолюбия неумеренного, нет разговора между сотоварищей своих, где не желал он взять над ними поверхности, и случилося столько раз с оказанием суровости». Обеспокоенная мать делала все возможное, чтобы Алексей не чувствовал себя изгоем, его характер, поведение и материальное положение стали одними из основных вопросов в переписке Екатерины с бароном Гриммом, ее постоянным корреспондентом во Франции (он опекал юношу, оставшегося в 1785 г. жить в Париже). Слухи о его карточных долгах и беспечной жизни добавляли забот российской императрице. «Этот юноша крайне беспечный, но я не считаю его ни злым, ни бесчестным, он молод и может быть вовлечен в очень дурные общества», — пыталась оправдать Екатерина пагубные пристрастия сына.
