Жадно глотая куски пищи, Никита поведал своему спасителю, как опоздал на поезд, как залез в подвал незнакомого дома. Старик только покачивал головой.
— Да, заблудиться здесь немудрено. Бывали случаи, что так и умирали от голода.
— А вы что, живете здесь?
— Живу. — Старик смастерил «козью ножку», и воздух наполнился запахом дешевой махорки. — А чего? Квартирную плату никто не требует. Тепло. Вот печку справил. Иногда, правда, заходят всякие. Вишь, воры тут часто краденое прячут. Глубоко, конечно, не забираются, это им ни к чему. Сложат вещички в углу, а я оттуда и беру кое-что. Так и перебиваюсь.
Оглядев жалкий костюм Никиты, а вернее его отсутствие, он заметил:
— Приодеться тебе неплохо было бы.
Он подошел к сваленной в углу куче тряпья и, покопавшись в ней, извлек потертые солдатские галифе, бумажную косоворотку неопределенного цвета и очень мятое, зато почти новое, темно-синее пальто.
— Хотел себе оставить, — сказал он о последнем. — Да давеча зипун хороший обнаружил. Ханурики тут рядом бросили.
Одевшись, Никита почувствовал себя увереннее. Кроме того, он незаметно от старика ощупал подкладку рубахи. Деньги были на месте.
— Как зовут-то тебя?
— Никита Назаров.
— Из купцов, значит. А я Спиридон Иваныч. Приказчики просто Спирькой кличут. Ну и что, купчик дальше делать-то будешь? Пачпорт был у тебя?
— Был…
— Да сплыл. А без пачпорта сейчас никуда. Даже на поезд не сядешь. Так что оставайся-ка ты, Никита, у меня. Вдвоем как-нибудь, авось, проживем.
Так Никита поселился в подземелье. Через несколько дней он вполне привык и к темноте, и к грохоту над головой — это, оказывается, на поверхности, по улице, проезжала карета или конка. Спиридон Иваныч добывал еду, а Никита сидел внизу, так как его разбитое лицо и отсутствие паспорта сразу бы вызвали подозрение у городовых. Конечно, он не скрыл от старика чудом сохранившихся денег и отпустил ему рублей семь на прокорм.
Сидя в темном подземелье, Никита не терял времени даром. Порасспросив старика об устройстве ходов, он почти все время посвящал разведке ближайших коридоров. А вскоре, совершенно освоившись, пускался в длительные подземные путешествия. Во время одного их них он набрел на собственный картуз, валяющийся в двух шагах от лестницы, по которой он впервые спустился под землю. «И как это я не нашел ее тогда?» — усмехался Никита, постепенно забывая то леденящее чувство страха, которое охватило его той злосчастной ночью.
А как-то раз в одном из ходов он заметил на земляном полу что-то блестящее. Подойдя поближе, он вскрикнул от радости. Это была его бронзовая иконка. А неподалеку валялся — видимо, тоже в спешке обороненный грабителями — паспорт.
— Ну и слава Богу, — сказал Спиридон Иваныч, когда Никита показал ему свои находки. — В наше время без пачпорта — считай, нет человека. А есть — милости просим, куда хошь. Хоть в трактир, хоть на постоялый двор.
За время своего вынужденного затворничества Никита научился неплохо ориентироваться в подземелье. И все-таки многое ему было непонятно.
— Спиридон Иваныч, — спрашивал он у старика во время нехитрой вечерней трапезы, — скажите, а вот зачем люди столько ходов под землей выкопали?
— А кто его знает, — хитро прищурившись, отвечал тот, затягиваясь «козьей ножкой». — Поначалу просто подвалы рыли, чтоб от врагов укрываться. Москву-то сколько раз приступом брали. Потом соединять подвалы начали. Вот при Иоанне Грозном, говорят, много ходов вырыли. Из любого старого дома лаз прокопан. Большинство, конечно, засыпали. Но кой-где они сохранились. Опричники очень подземелья жаловали. Шкилеты видал в кандалах? Их рук дело. Своих же и сажали. Вот что там среди костей было.
Он порылся в холщовом мешке, достал оттуда круглую бронзовую бляху и протянул ее Никите. На ней была грубо выбита собачья голова.
— Это был знак опричников, — продолжал старик. — Так что, подземелья не просто так рыли. Гляди-ка, что я давеча нашел. — Он извлек из мешка продолговатый предмет из тусклого металла.
— Ого! — изумился Никита. — Это же серебряная гривна!
— Вот-вот, о чем я и толкую.
— 1520 год, — прочитал Никита дату, выбитую на серебре. — Неужели почти четыреста лет этому подземелью?
— Даже больше. Москва-то когда была основана? Вот, считай, первые ходы тогда и вырыли. А еще, — старик понизил голос, — есть другая причина.
— ??
— Клады, — глухо прозвучал голос старика.
Никита почувствовал, что кровь приливает у него к голове. «Вот оно!»
Ведь не просто так поселился он в этом подземелье — авантюрная жилка играла в нем всегда.
— Сокровища несметные были тут в земле зарыты. Правда, думаю, что почти все уже растащили, но кое-кому везет и до сих пор. Вот в прошлом году один мазурик здесь шлялся, краденое прятал. Как-то раз от нечего делать взял и в стену ногой пнул. Кирпичи и обвалились. А там! Мать честная! Целый сундук золотых червонцев. Так теперь он фабрикантом заделался. Дом купил на Сретенке, собственный выезд держит. Как говорится, дуракам везет. А я мимо этого места триста раз ходил… Э-э, — махнул он рукой, — чего уж там говорить.
— А может, где-нибудь еще клады есть, — попытался успокоить его Никита. — Получше поискать — и найти можно.
Да нет, Никитушка. Клад — он всякому в руки не дается. Он сам владельца выбирает. Правда, непонятно как. Но есть поверье, что клады иногда опускаются в земле, а иногда поднимаются. И если тебя клад выберет, то сразу к поверхности ближе станет. А то и уголком наружу покажется. Вот так-то.
— А как же сделать так, чтобы он именно тебя выбрал?
— Э-э, брат. Это наука сложная. Хитрая наука. Однако кое-что и я знаю…
Глава 10. Учитель истории
Первое сентября семьдесят восьмого года прошло в спасской средней школе номер два как обычно — построение классов на расчерченном мелом асфальте, торжественная линейка, приветствия директора и завуча, трогательные слова недавних выпускников, напутствия ветеранов войны.
Стояла теплая, солнечная, располагающая к лени погода, и ученики седьмого «А» класса тосковали. Кому охота париться в душном классе вместо того, чтобы купаться до одури в городском пруду или играть в казаки-разбойники! Три летних месяца пробежали незаметно, впереди маячили скучнейшие школьные будни…
Первый урок — история СССР. Училка — омерзительная тетка, считавшая, что ее предмет самый главный, что без него невозможно жить. Занятия превращались в мученическую пытку. Оценивая скудные знания своих подопечных, она не знала жалости. Прошлый год больше половины учеников седьмого «А» закончили, имея по истории «пары», и пыхтели чуть ли не весь июнь, вытягивая «троечку».
Терпение класса лопнуло. Жестокая месть была намечена на первый день нового учебного года. В ход были пущены все методы психического воздействия — на учительском стуле покоилась канцелярская кнопка, классный журнал был натерт чесноком, мел источал запах мази Вишневского.
