— Читал.
— Начинаешь хитрить, Маллет.
— Вовсе нет.
— Надо будет поработать над твоим характером.
— Нет уж. С меня и этого хватит.
— Вот-вот. А надо, чтобы не хватало. Мне вот всегда хотелось большего. Да и можно ли знать о богатствах этого мира и не попытаться прибрать их к рукам?
— Вы о сокровище? — спросил он рыгнул.
— Именно. Вскоре, мой Маллет, я напишу тебе о первом шифровальном круге. Работе непревзойденного мастера. Можно читать его, начиная с любого места и думать, что просто повторяешь алфавит. Буквы расположены по ободу колеса.
— Как у телеги?
— Вот олух. Нет, это колесо чья-то лукавая рука начертила на пергаменте, а буквы были расставлены по ободку. Их можно увидеть только при лунном свете, и даже тогда ничего не понять, поскольку круг — лишь единственный ключ…
— К шести деревянным ящикам?
— Маллет, никогда не перебивай того, кто вот-вот откроет тебе тайну. Теперь тебе придется подождать. Я писал о своем корабле, «Линде-Марии», и намерен продолжить — для твоей же пользы.
— А по-моему, чтобы избежать петли, — ответил мальчишка и ударился об дверь, когда корабль качнуло. Не знаю чем — головой или задом. Думаю, они примерно равновесны и равноценны.
— Я еще не уплатил по счетам.
— Надеетесь избежать виселицы, — повторил Маллет. Почти угадал.
Она славная, моя «Лиида-Мария», слушается руля что в бриз, что в ураган. Построили ее в Англии, а все английские корабли просты, как кружка чая, и «Линда-Мария» такая же, если не считать носа. На носу у нее — фигуры святых с печальными глазами. Никакой англичанин так не сработал бы. Их вырезал один пленный испанец, которому за труды выдали целую пинту рома, а потом вздернули на рее. Нет, простота «Линды-Марии» в другом. Она скромных размеров, и киль у нее невысок, но на удивление быстроходна, когда попутный ветер надувает ее паруса. Тут уж она перестает скромничать. Черный Джон в первый же день рассказал мне, что тот испанец долго и страшно проклинал своих палачей перед смертью, и его проклятия до сих пор подгоняют «Линду-Марию» вместо ветра.
Моя шхуна начала жизнь в английском порту, под английским небом, и плавала только вокруг Англии, пока Черный Джон не показал ей мир. Одним прекрасным днем, говаривал морской пес, она попала к нему и с тех пор слушалась его от и до, куда он ни поверни.
Черный Джон рассказал еще, что отправил ее первого капитана на дно со связанными ногами.
— Но сперва прихватил вот это, — прихвастнул он, дергая себя за серьгу — золотое сердце, пронзенное кинжалом. — Бережет от морской болезни. — И звонко щелкнул по ней. — Тому парню она теперь ни к чему. — Потом Черный Джон рявкнул: — Зюйд-зюйд-вест! — И «Линда-Мария» кивнула бушпритом, делая Бристолю прощальный реверанс.
Подул фордевинд. Черный Джон вцепился толстыми пальцами в планширь и объявил, где нам предстоит побывать. Как только он убрал руку, я погладил планку борта и в тот самый миг понял, что «Линде-Марии» суждено стать моей, — так же как понял, что Библия Эдварда должна быть у меня, едва заглянул в нее и увидел странные надписи. Я положил руку на обложку и вздрогнул. Вот и борт «Линды-Марии» вызвал такую же дрожь при первом прикосновении. Ни один каннибал не дорожил так высушенной головой своего врага, как я — той книгой и своим кораблем. Да и что проку в голове, болтающейся на поясе? Непрактичные ребята эти каннибалы. Корабль может увлечь тебя хоть на край света. Книга загадок может занимать до конца жизни.
Люди Черного Джона носились по палубе. Мне, непривычному к судовой жизни и моряцким обязанностям, казалось, что все посходили с ума и кинулись делать то, что им вздумается. Они дергали за канаты, бранились и подтягивали паруса, карабкались на мачты от вахты к вахте, а я силился разобраться в этом хаосе.
Бристольский берег таял на моих глазах. Паруса заполоскали на ветру, нас относило то вперед, то назад. Моя «Линда-Мария» словно колебалась вместе со мной — остаться или уплыть, и Бристоль показывался мне то с правого, то с левого борта, то исчезал и снова появлялся за кормой. Домики и трактиры утонули в сизой дымке, корабль повлекло вперед, и берег совсем пропал. Вокруг меня простиралось свинцово-серое море. Некоторое время в воде еще попадались обломки топляка, а потом и они исчезли. Я навсегда оставил Бристоль позади. Не было больше Слепого Тома. Не было Пила. Мы направлялись в открытое море. Вода темнела. Мы привелись к ветру, выровняли грот и дали течению себя подхватить.
Я часами стоял у борта как зачарованный, пока Пью, шныряя позади, не предложил забраться на ванты — оттуда вид получше. Команда к тому времени переводила дух. С каждого ручьями лил пот, рожи раскраснелись, руки-ноги вздулись от натуги, ребра ходили ходуном, будто их владельцы все еще тянули канаты. Они ждали, что я расшибусь насмерть о палубу им на потеху.
Я же был намерен развлечь их иначе и заодно доказать, что кое-чего стою. Поэтому я взобрался по вантам наверх, ухватился за кренгельс, невозмутимо, что твой граф, поднялся на марс и выше, чуть не к самому флагу — можно было рубаху вместо него повесить. Потом схватился за трос, свисающий с вант, уцепился за выбленки другой рукой. Внезапно поднялась волна. Я крепче сжал снасти. Пью и команда смотрели на меня во все глаза, когда на палубу вышел капитан с картой под мышкой. Он решил посмотреть, чем все так увлечены, увидел меня и велел немедленно спускаться.
Я ослушался первого в жизни приказа. Повис вниз головой на вантах, держась за трос, и засмеялся. Потом взялся за выбленки и не спеша спустился вниз, как по веревочной лестнице. Вид оттуда и впрямь был отличный. Вокруг меня во все стороны простиралось море, снизу толпились моряки, и ничто и никто не мог меня остановить. Мне открылась перспектива, друг мой. Я спрыгнул Пью на закорки и спросил, не желает ли он взобраться со мной на марс. Пью попятился и наткнулся на Квика, который немедленно зашептал что-то ему на ухо.
Черный Джон спросил меня, хорошо ли я расслышал приказ. Я солгал, сославшись на ветер. Потом поинтересовался, как я сумел забраться так высоко, если ни разу на корабле не бывал. Я ответил, что Пью мне все объяснил, и добавил: «Он сказал, вы велели мне это сделать». Черный Джон тут же выпорол Пью ремнем, и команда нашла-таки над кем потешиться.
Матросы оценили мою выходку и по очереди представились, говоря, что никто еще не сумел забраться по вантам с первой попытки. Билли Бонс спросил, не было ли мне страшно на такой высоте, а я ответил, что с рождения лишен этого чувства.
Даже Кровавый Билл протянул мне клешню, хотя такого за ним никто раньше не замечал, ибо злобен он был как дьявол. Билл изрядно смял мне ладонь, с чем и удалился на свое место у кормы — смотреть на море. Я ни разу не видел, чтобы он занимался палубной работой, но стоило вложить ему в руку саблю, и он делался само усердие. Капитан разговаривал с ним медленно и осторожно, точно с диким зверем, покорным ему одному. Никто больше на это не отваживался. Все боялись Кровавого Билла, и недаром, если учесть, скольких он положил.
