— В твоём возрасте я нёс ответственность за большое отделение банка в Гамбурге и работал день и ночь.
Однако он нашёл время, для того чтобы купить великолепный дом, Мартенс Мюхл, в самом фешенебельном пригороде.
— Я купил его для твоей матери, которая нуждалась в свежем сельском воздухе, — объяснил он. — Именно там родились ты, твоя сестра Фанни и твоя младшая сестра Ребекка. Мы тогда находились на гребне наполеоновского водоворота.
В определённый момент водоворот поглотил Гамбург, и Авраам Мендельсон решил перевезти свою семью и банк в Берлин. Это решение оказалось более чем своевременным. Пока Гамбург корчился под пятой корсиканца, берлинские банкиры переживали период процветания. Вскоре банк Мендельсона начал делать денег больше, чем когда-либо раньше. Родился четвёртый ребёнок, Пауль[23], и растущей семье понадобилась квартира вместительнее. Авраам купил роскошный дом на Ней Променад. Первый этаж был отдан банку, остальное — семье.
— Моя контора находилась под детской, — с улыбкой вспоминал банкир. — Иногда сквозь потолок до меня доносился твой смех.
В последующие годы банк продолжал процветать. Авраам Мендельсон познал редкое и изысканное удовольствие ежедневного приумножения своего состояния. Проповедуя добродетель бережливости, он сам потакал своему вкусу к роскоши. Каждое лето он возил семью в длинные путешествия в Париж, Швейцарию или на итальянские озера, а его представление о скромном и неприметном путешествии воплощалось в процессию из трёх карет, груженных слугами, секретарями, учителями, гувернантками и личным врачом, и его собственного роскошного экипажа, запряжённого четвёркой лошадей.
Деловая проницательность и честность Авраама Мендельсона быстро поставили его в первые ряды людей его профессии. После падения Французской империи он был избран представлять иск Пруссии о репарациях на Парижской конференции[24] — важная миссия, которую он выполнил умело и с полным успехом.
— Нет большего удовлетворения, чем служить своей стране, — заметил он, скромно закрывая это эффектный эпизод своей жизни.
Феликс одобрительно кивнул, по опыту зная, что проповедь близится к концу. В этом месте Авраам Мендельсон сделал короткую паузу и уставился в окно. Это означало, что он собирается объяснить, как «скромный бизнесмен» вроде него сумел приобрести дворец на Лейпцигерштрассе. Только основное здание состояло из сорока двух комнат, огромного мраморного холла с колоннами из зелёного порфира, а также широкой элегантной лестницы, столовой, способной вместить сотню гостей, соответствующего размера кухни, музыкального салона с витиеватым орнаментом и громадной бальной залы. В саду размещались семь акров лужаек, цветочные клумбы, мраморные бассейны и античная скульптура. Были там и птичий заповедник, и лесок, полный ручной дичи. Были театр и концертная площадка, где в присутствии двухсот гостей по воскресеньям давались концерты с участием профессионального оркестра, нанятого по такому случаю. На территории различных хозяйственных построек могла бы разместиться деревня средних размеров, и для их обслуживания требовался целый полк дворецких, горничных, поваров, садовников, конюхов и кучеров. Имение по праву считалось самым большим частным поместьем в Берлине.
Другой человек испытывал бы затруднения при попытке объяснить эту грандиозную демонстрацию богатства при скромном доходе и строгой бережливости. Но не Авраам Мендельсон. Подобно своему отцу Моисею, он был необычайно изобретательным.
— У нас с твоей матерью приближалось двадцатилетие свадьбы, и я искал какой-нибудь небольшой подарок к юбилею в соответствии с нашим скромным доходом, когда этот дом был предложен мне по невероятно низкой цене. Практически даром. Можно сказать, что он мне почти подарен. Поскольку в нём был сад, а твоя мать любит цветы, в минуту слабости я поддался искушению. Но, — он предостерегающе поднял палец, — я не считаю себя богатым человеком. Нив коем случае. По сравнению с моими друзьями Ротшильдами я просто нищий. Вот почему тебе необходимо зарабатывать деньги.
Феликс про себя вздохнул с облегчением. Лекция кончилась. Оставался только привычный обмен мнениями по неразрешимому вопросу о деньгах.
— Ты знаешь, что я очень хочу зарабатывать на свои расходы, но в музыке много не заработаешь.
— Вот почему я смотрю на это как на баловство, а не как на карьеру. Профессия, которая не кормит, недостойна так называться.
— Я ищу возможность заработка. Может быть, какой-нибудь дирижёр в Мюнхене, или Кельне, или Дюссельдорфе будет так любезен, что уйдёт на пенсию или отправится в мир иной, и я займу его место.
— Это долгосрочный подход к проблеме, — заявил банкир, сопровождая свои слова раздражённым жестом. — Ты можешь состариться, прежде чем представится вакантная должность.
Замечание было настолько верным, что не имело смысла его оспаривать. Авраам Мендельсон нахмурил густые брови и взглянул на своего сына:
— Ты мог бы работать адвокатом. У меня найдётся работа для ещё одного адвоката.
Феликс вздохнул:
— Ты бы остался мной недоволен, отец. Я был бы ужасным юристом.
— Не хуже среднего, — сухо ответствовал банкир. — Ты не глуп. — Он в задумчивости почесал затылок. — А что с Ниной? — резко спросил он. — Когда ты собираешься на ней жениться?
Хотя этот вопрос не являлся для Феликса неожиданным, он всегда ставил его в тупик.
— Как только мы оба убедимся, что хотим этого.
— И сколько времени вам потребуется на то, чтобы в этом убедиться? — всё более раздражаясь, спросил банкир. — Вы знаете друг друга всю жизнь.
— В том-то всё и дело. Мы как брат и сестра. Не думаю, что она питает ко мне какие-то романтические чувства.
— Романтика! Что общего она имеет с браком? Ты ведь ей нравишься?
— Нравлюсь.
— Ну и этого достаточно. Взаимная симпатия — это всё, что нужно для хорошего, прочного брака. В моё время девушки делали то, что им говорили, но теперь они полны глупостей. Они хотят романтики, настаивают на том, что нужно любить своих мужей. Романтика для любви тоже, что пикник для еды. Посмотри на свою сестру Фанни. Потеряла голову из-за нищего художника, который, возможно, окажется удачливым охотником за приданым. Помяни моё слово, из этого не выйдет ничего хорошего.
Некоторое время он как будто предавался грустным размышлениям, затем резко поднял голову:
— Когда ты в последний раз видел Нину?
— Точно не помню, отец. Дней десять — двенадцать назад.
— Пойди к ней сегодня и принеси цветы. Женщины любят цветы. Дюжины три-четыре. Нет, лучше одну дюжину, — поправился он поспешно. — Этого достаточно. Больше будет выглядеть хвастовством.
