— Спокойными и вежливыми, хорошими и веселыми, — раздалось в ответ.
Она отсутствовала с четверть часа. А когда вернулась, игра была в полном разгаре. Но это была не «шелковица». Дети визжали и лупили друг друга. Столы были перевернуты и несколько стульев сломано. Криками, воплями и битьем укротители старались укротить; рыча, отбиваясь и кусаясь, животные не хотели покоряться. Скуки и безразличия не было и в помине. Вильям, с разорванным в клочья галстучком, в порванном пиджаке, с расцарапанным лбом, охрипший от крика, был во главе укротителей.
Рев и завывания животных леденили душу.
Среди всего этого миссис де Виэ Картер всплескивала руками и пыталась утихомирить обе стороны: «спокойные и вежливые», «хорошие и веселые», «детки, дорогие», «Вильям», — но в пылу сражения на эти возгласы никто не обращал внимания.
Потом кто-то (о том, кто именно, сведения в сводках разнились) выскочил на спортплощадку, и там сражение завершилось. Члены клуба «Надежда» нехотя разошлись по домам, с шишками и синяками, но совершенно счастливые.
Миссис Браун с тревогой ожидала возвращения Вильяма.
Увидев его, она ахнула и без сил опустилась на стул.
— Я не играл, — быстро сказал Вильям, глядя на нее заплывшим глазом, — я не играл в те игры, что ты запретила играть.
«Хобби»
Дядя Джордж приходился Вильяму крестным отцом и ревностно следил за его воспитанием. Вильям был бы рад избавиться от такого внимания. Ежегодные посещения дяди Джорджа превращались для Вильяма в пытку, вынести которую ему помогал философский склад ума и знание того, что рано или поздно этот визит закончится. У дяди Джорджа сложились свои представления о том, каким должен быть ребенок. Вильям был весьма далек от этого идеала, что печалило крестного. Однако он не собирался отказываться от попыток воспитывать Вильяма.
Он хотел бы видеть Вильяма тихим, благонравным, интеллектуально развитым, но судьбе было угодно дать ему в крестники мальчика, который не был ни тихим, ни хорошо воспитанным, ни любителем предаваться умственным занятиям… Вильям был полон жизни.
В этом году визит дяди Джорджа длился так долго, что терпение Вильяма достигло своего предела. У него даже появилось предчувствие, что рано или поздно что-то должно стрястись. Вот уже в течение пяти недель он с неохотой сопровождал дядю Джорджа во время его утренних прогулок, он пытался (большей частью безуспешно) соблюдать абсолютную тишину, когда дядя Джордж спал днем, а по вечерам приходилось слушать воспоминания дяди Джорджа о его молодости. Наступил момент, когда чувство тихой неприязни к дяде Джорджу грозило перейти в нечто более сильное.
— Ну, Вильям, — сказал дядя Джордж за завтраком, — кажется, сегодня будет дождь, так что давай с утра займемся делом, а? Нет ничего лучше работы, не так ли? У тебя ведь не все получается с арифметикой. Давай подтянемся. Мы славно поработаем, а?
Вильям холодно посмотрел на него.
— Зачем же делать то, чем я буду заниматься в школе? — сказал он. — Я не хочу раньше других ребят учить то, что будет в следующем полугодии. По отношению к ним это нечестно.
Дядя Джордж потер руки.
— Ну что ж, это делает тебе честь, мой мальчик, — сказал он. — Но если мы повторим кое-что из пройденного, от этого будет только польза. История, например. Нет ничего лучше истории, так ведь?
Вильям сделал вид, что согласен.
— Так займемся историей, — с воодушевлением сказал дядя Джордж. — Жизнь великих. Весьма впечатляюще. Это куда лучше, чем попусту тратить время на всякие дикие забавы.
Под дикими забавами подразумевались труба, автомобильный гудок и незамысловатый инструмент, который очень натурально воспроизводил вопли двух дерущихся кошек. Все это по требованию дяди Джорджа было конфисковано отцом Вильяма. Дядя Джордж не считал их годными для воспитания. Они также мешали его дневному сну.
Дядя Джордж расположился в библиотеке, настроившись на тихое мирное утро. Вильям уселся рядом. Он тщетно искал способа уклониться от занятий. День выдался хмурый, ливмя лил дождь. К тому же пять прошедших недель сломили Вильяма. Он знал, что от дяди Джорджа не отвертеться. От домашних сочувствия ждать было нечего. Он допекал их в течение года, и они отнюдь не сожалели о том, что дядя Джордж держал его в узде.
Итак, дядя Джордж величественно расположился в кресле около камина.
— Когда я был ребенком, — начал он, откинувшись назад и соединив кончики пальцев, — я любил учиться. Уверен, ты тоже любишь учиться, не так ли? Что тебе больше всего нравится?
— Мне? — сказал Вильям. — Мне нравится играть в краснокожих.
— Да, да, — начиная раздражаться, сказал дядя Джордж. — Но это совсем другое, Вильям. Ты должен стремиться быть послушным.
— Зачем же быть послушным, когда играешь в краснокожих, — решительно возразил Вильям. — На что он годен, послушный краснокожий.
— Ах, но зачем же играть в краснокожих? — сказал дядя Джордж. — Грубая игра. Ну, давай обратимся к истории. Ты должен брать пример с таких личностей как Клайв, Наполеон, Вульф…
Вильям, у которого героические личности, включенные в школьную программу, не вызывали особого интереса, еще более приуныл.
— Какие уроки можем мы извлечь из их жизни, мой мальчик? — продолжал дядя Джордж.
Вильям за спиной дяди Джорджа пытался перекувырнуться на маленьком пространстве между стеной и креслом.
— Разные события и даты и всякое такое, — коротко ответил он. — Как будто это можно запомнить! — добавил он с возмущением.
— Нет-нет, — сказал дядя Джордж, но от камина шло тепло, кресло было уютным, и его рвение воспитывать улетучивалось, — хладнокровно противостоять ударам судьбы, пренебрегать испытаниями, быть терпеливым и тому подобное…
Он вдруг замолк.
Вильяму удалось перекувырнуться, но при этом он нечаянно задел шею дяди Джорджа. Тот, преодолев сон, возобновил нравоучения.
— Вот непоседа! — с неудовольствием пробормотал он. — Ты должен сочетать в себе мягкость Мура и мужество Веллингтона.
До Вильяма наконец дошло, что веки у дяди Джорджа смыкаются, и он буквально замер — вот бы удивились его учителя!
Тишина и тепло библиотеки возымели свое действие. Не прошло и трех минут, как дядя Джордж погрузился в сон.
