А вот выбранных в одночасье санитаров сразу невзлюбили. Им строили мелкие козни и категорически отказывались демонстрировать руки и уши. Пришлось Ольге Владимировне объяснить, что сегодня эта обязанность поручена одним, а через некоторое время выберут других. Обещанию поверили, санитарный контроль заработал. И только несколько самых непримиримых оппозиционеров сопротивлялись до последнего. Правда, в их случае дело, возможно, заключалось не в борьбе за справедливость, а в немытых руках. И хотя расшевеленный муравейник потихоньку успокоился, естественные отношения между пацанами покрылись мельчайшими трещинками. И в памяти некоторых осталась отметина, что было «не по-честному», и виноваты в том «взрослые» выборы и взрослый человек, которому привыкли доверять.
Как-то раз Митя с мамой проходили недалеко от своего дома мимо старинного одноэтажного особняка, стоявшего на тихой улочке. Потемневшее от времени строение отступило внутрь двора и немного заглубилось в землю. Оно стояло заметно ниже уровня тротуара и смотрело на прохожих сквозь старую металлическую ограду снизу вверх. Вход в его двор сторожили два квадратных кирпичных столба с сохранившимися на обшарпанной штукатурке следами-отпечатками утраченных букв: «Свободенъ отъ постоя». Указав на домик, мама сказала:
– Здесь живёт один мальчик из твоего класса. Ты будешь с ним дружить.
Митя не знал, что так друзей не выбирают, и согласился.
Сосватанным другом оказался плотно сбитый паренёк с тяжеловатым подбородком и пухлыми щеками. Звали его Вовка. Вовка понравился Мите обстоятельностью, основательной неторопливостью. Он не спешил в разговоре, успевал подумать и поэтому не городил всякую ерунду. Вовка сильно заикался и оттого старался попусту не разбрасываться словами. Казалось, что он и движения экономил – особенно не жестикулировал и в споре себе руками не помогал.
К Вовке надо было ходить через улицу, и Митю туда отводил кто-нибудь из взрослых. В торце особняка, за тяжёлой красивой дверью с тугой пружиной, находилась широкая, слегка поскрипывающая деревянная лестница. Как объяснила мама, в этом доме давным-давно обитали богатые дворяне, а теперь в нём поселились простые люди. Лестница поднималась к двум более скромным, почти обычным, дверям. Правая открывала вход в бывшие дворянские апартаменты. В них сейчас жила Вовкина семья. А за левой дверью прятались комнатушки прислуги. Это раньше. Нынче там образовалась самостоятельная коммуналка. Вовкина квартира начиналась с огромного зала. Здесь богатые дворяне, скорее всего, устраивали балы. В лепнине потолков, наверно, ещё хранились истлевшие обрывки мазурок и полонезов. Но волшебный дух старины беспомощно отступал под натиском современных обоев и современной мебели. Простор большого зала делила на две половины перегородка из стеллажей с книгами, отделявшая спальню родителей от гостиной. В глубине угадывались другие помещения, но туда Митя не заглядывал. Ребятам хватало и передней комнаты. В ней о богатых дворянах с вызывающим упрямством напоминал настоящий камин с широкой мраморной доской и железной решёткой. В камине сжигали бумажный мусор. А напротив него, в другом конце зала, на специальной тумбочке стоял телевизор с маленьким экранчиком и круглой, заполненной водой, линзой. До этого Митя телевизоров никогда не видал. Он и каминов никогда раньше не видал, но телевизор для него был намного интересней. Однако, телепередачи начинались только вечером, и днём ребята находили себе другие занятия. Свободного места в зале было так много, что мальчишки могли ходить на головах и устраивать целые сражения, не рискуя что-нибудь разбить или сломать.
Вовкину маму – тётю Женю – Митя знал. Она входила в родительский комитет и часто бывала в школе. Митя её запомнил, потому что она была красивой и зимой носила пальто с воротником из чёрной лисицы с лапами и мордочкой. На улицах такие воротники встречались очень редко, и по-настоящему разглядеть лисицу не удавалось – не бежать же следом за незнакомой женщиной. В школе воротник тёти Жени Митя рассмотрел хорошо.
В первый визит к Вовке Митя чувствовал себя скованно. Сперва он осторожно разглядывал статуэтки на каминной доске и большую картину на стене. Картина была знакомая, на ней Алёнушка с распущенными волосами грустила над омутом. Он разглядывал картину, а сам косился на груду игрушек в углу. Но тут вошла тётя Женя в голубом шёлковом халате и, после обычных вопросов о школе и об отметках, стала рассказывать о том, как их семья жила в городе Ашхабаде и как там произошло землетрясение. Оказывается, Вовка стал заикаться из-за того, что очень тогда испугался – ему не было ещё и трёх лет. А чтобы вылечиться, ему надо следить за собой и все слова произносить медленно и нараспев. Тётя Женя – теперь Митя хорошо видел, что Вовка очень на неё похож, – попросила Митю помогать своему приятелю и напоминать ему в школе, если тот начнёт спешить со словами. Вовка стоял рядом недовольный и смотрел вбок на стену. Он боялся, что мама расскажет, как иногда ночью, во сне, на него накатывает чёрный страх, и он просыпается потный, с криком и сразу не может понять, где он находится, и всё кричит, кричит. А потом ещё долго у него в груди сердце колотится так, что отдаётся во всём теле. Но мама об этом не сказала ни слова и, бросив: «Ну, играйте», – ушла в глубину квартиры.
Вовка владел потрясающими игрушками. О таких Митя мог только робко и безнадёжно мечтать. И самыми замечательными были настоящая шпага и короткая сабля, с которой при царе ходили городовые. Она называлась «селёдка». Этим, хоть и тупым, но грозным оружием ребята фехтовали самозабвенно и подолгу. У Мити дома такую игру мама с бабушкой сразу бы запретили и доводов привели бы – не счесть: и глаза можно друг другу выколоть, и шум несусветный, и мебель недолго попортить. А тут никто не вышел даже посмотреть, отчего в квартире раздаётся звон металла, отчего такой топот и почему слышны кровожадные крики. Чтобы понять, что Вовка – самый счастливый человек на свете, долго думать не требовалось. Конечно, и для него были припасены неизбежные неприятности. Больше всего ему досаждали напоминания мамы и старшей сестры, которая училась в пятом классе:
– Говори плавно, говори нараспев.
Но Митя считал, что по сравнению с той свободой, которая предоставлялась Вовке, всё остальное – чушь-чепуховина. Митя полюбил приходить в этот дом. Здесь жили по-особенному, не так, как у них. В Вовкиной квартире не язвили, не ругались, здесь не кололи косые взгляды соседей. Вовкин папа обычно возвращался домой поздно, но иногда заставал ребят за игрой. С приходом мужа лицо тёти Жени менялось как будто в комнате включали дополнительные лампочки. Вовка старался сохранять сдержанность, стесняясь гостя, но скрыть, как он обожает отца, не мог. Между ними происходил короткий мужской разговор на равных. О школе, об уроках, вообще о делах. Женщины так сжато, по-деловому говорить не умеют. Отца и сына звали одинаково. Дядя Вова обязательно задавал и Мите несколько вопросов. Его глаза всегда смеялись словно в разгар удавшегося праздника, а сам он – высокий и стройный – немного напоминал Митиного папу. Митя смотрел на Вовку, и ореол счастья, окружавший приятеля, разгорался ещё ярче.
В этом ореоле Вовка так навсегда и остался каким-то необычным жителем необычного мира. Безусловно, такой человек не мог оставаться заурядным, и Митя мысленно наградил его необъяснимым всемогуществом. Этой наградой, ничего о ней не зная, Вовка владел всю жизнь.
