— Не уходите, — всхлипнула Мей.
Но он уже скрылся за дверью.
Губы бедняжки дрожали. Ей так и не удалось переубедить упрямца. Он считает ее лгуньей и обвиняет в том, что она причинила боль смертельно больному старику.
Энтони О'Донегол знает Николаса, заботится о нем. Но ведь и она тоже часть Николаса! Она — одна-одинешенька в чужой стране, усталая, потрясенная, напуганная… Он же не слепой, он видит, как много значит для нее встреча с отцом!
Как он может бросить ее на произвол судьбы? Неужели ни капли жалости к ней не испытывает? Мей с досадой ударила кулаком по столу. Ну почему все мужчины такие эгоисты? Почему они не способны почувствовать чужую боль как свою?
Губы жег мерзкий привкус обиды и гнева. Мей зарыдала так, словно сердце ее вот-вот разорвется от муки, оплакивая отцовский недуг и собственную горькую участь, ненавидя жестокосердного Энтони и его возмутительное бездушие.
Энтони сам не помнил, как выбрался из кухни. Все оказалось куда тяжелее, чем он думал.
Он рывком распахнул дверцу холодильника, извлек одну из бутылочек, другой рукой схватил устройство для подогревания молочной смеси и со всех ног бросился в детскую. Да, конечно, пока он выслушивал излияния гостьи, Бекки проснулась и теперь громко возмущалась тем, что о ней забыли.
— Кто-кто, а ты всегда выберешь нужный момент, — обреченно вздохнул Энтони. — Подожди-ка минутку. Сейчас воткну эту штуку в розетку… А теперь иди-ка на ручки. Да хватит плакать, все уже хорошо. Я здесь, я тебя защищу…
Защитишь ли? — ехидно осведомился все тот же внутренний голос. Не ты ли сам терзаешься совестью, всерьез раздумывая, а не позволить ли этой девице занять законное место в семье? Да ты готов без борьбы уступить собственную плоть и кровь посторонней женщине!
Энтони стиснул зубы, гоня навязчивые мысли, и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, успокаивая дочку ничего не значащей болтовней и пытаясь в то же время взять себя в руки.
— Ну, тише, маленькая, тише. Уже почти готово, — приговаривал он, наклоняясь и на мгновение прижимаясь щекой к розовой детской щечке, — так ему хотелось ощутить близость хоть одной живой души. — Я просто разрываюсь между вами, — посетовал он. — Ник, ты, теперь вот она…
Лоб Энтони прорезала глубокая морщина. Ни за что на свете не согласился бы он заново пережить последние полчаса. Душераздирающие рыдания Мей чуть не сокрушили его защитные бастионы и затронули сердце куда сильнее, чем он ожидал.
Не следовало пускать эту женщину в дом. Черт бы подрал все эти морально-этические принципы! Дескать, играть надо по-честному. Вот и доигрался. Позволив Мей открыть рот, он совершил роковую ошибку. Уж слишком она ранима, слишком открыта и доверчива… Да полно, так ли это? Один раз его уже обвели вокруг пальца — легко и непринужденно.
Энтони нахмурился, заново переживая прошлое. Тогда ему не удалось защитить Николаса, как он ни старался. И последствия были ужасны. Молодой человек в гневе стиснул кулаки. На сей раз он любой ценой оградит старого друга от угрозы, что, возможно, таит в себе появление незваной гостьи.
Эта Мей — сплошной клубок противоречий.
Вызывающе ярко одетая, требовательная, и при этом такая эмоциональная, такая впечатлительная и чуткая! Энтони фыркнул. При всем ее обаянии подобное сочетание качеств — смертельная комбинация для больного старика, что нуждается в тишине и покое.
Однако, изнывая от страха за Николаса, Энтони с трудом боролся с желанием заключить в объятия это трепетное, хрупкое существо, прижать к груди, дать понять, что он разделяет ее горе и всей душой ей сочувствует… Останавливала его только тревога за будущее Ребекки. Поэтому, вместо того чтобы пойти на поводу у чувств, Энтони внимал голосу здравого смысла.
— Все готово, — ласково прошептал он ребенку. — Смотри: вот твоя еда. Ради такой вкуснятины стоило чуть-чуть подождать, верно? Ох ты, какие крупные слезки…
Серые глаза потемнели, точно небо перед грозой. Не так давно ему уже доводилось наблюдать рыдания вроде тех, что сотрясали Мей. Тогда Корал молила и заклинала Энтони сохранить в секрете ее признание. Из жалости к умирающей он дал слово — чтобы та спокойно отошла в мир иной. И еще потому, что хотел защитить Николаса.
С тех самых пор он барахтается в болоте лжи и обмана. Но больше он на эту удочку не попадется…
Малышка жадно сосала бутылочку. Энтони поневоле залюбовался сосредоточенным, серьезным личиком девочки. Блаженная невинность… Как она трогательно-беззащитна! Он никогда не смог бы расстаться со столь бесценным подарком — с собственным ребенком.
— Эта женщина может отнять тебя, — сообщил Энтони дочке. При одном этом предположении глаза его яростно вспыхнули, а сердце неистово заколотилось в груди. — Я такого не допущу! — исступленно поклялся он.
Неважно, что за проблемы у Мей, любой ценой придется убедить ее отказаться от мысли о счастливом примирении с отцом. И все равно Энтони чувствовал себя не лучшим образом. Даже притом, что дословно выполнял волю Николаса. Старик некогда уверял — страстно, едва ли не с истерическим надрывом, — что знать неблагодарную не желает.
Энтони представил, как Мей понуро уходит прочь, и сердце его болезненно сжалось. Он уже убедился, как много значит для молодой женщины возможность познакомиться с отцом. В конце концов, он, Энтони, тоже отец! И знает, каково это — утратить свое дитя!
Он рассеянно провел рукою по волосам. Черт подери эту женщину, усложнившую ему жизнь!
Бекки выплюнула соску. С превеликой осторожностью Энтони вытер забрызганные молоком губки — розовые и нежные, точно лепестки цветка. Искоса бросил взгляд на наручные часы и застонал:
— Черт возьми! Позже, чем я думал!
Появление Мей нарушило все его планы. С уборкой придется подождать. Пора ехать в больницу.
Энтони заменил малышке подгузник, извлек из шкафа теплую шерстяную шапочку и в который раз принялся за непосильную задачу — пропихнуть две маленькие, сопротивляющиеся ручонки в рукава парадной распашонки. А теперь надо сообщить Мей о своем решении.
— Погоди минутку, — тихо сказал он девочке, укладывая ее в коляску. — Я скоро вернусь.
Энтони решительно направился в кухню, с замирающим сердцем предчувствуя неприятное объяснение. Уронив голову на стол, Мей крепко спала.
Он застыл на пороге, завороженно глядя на нее, любуясь тем, как золотистые локоны обрамляют голову мерцающим ореолом, переливаясь и вспыхивая в солнечных лучах. Энтони осторожно потряс молодую женщину за плечо. Какое оно хрупкое на ощупь! Как она ранима, несмотря на всю свою браваду! Он сурово свел брови, заставляя себя исполнить то, зачем пришел.
— Мей! Мей! — настойчиво позвал он, стремясь поскорее покончить с неприятным делом.
Она пробормотала что-то, но не проснулась. Пальцы его скользнули по рукаву пиджака — ткань была мокра от слез. И в груди Энтони всколыхнулось непрошеное, совершенно неуместное сочувствие к гостье.
