Реджине хочется, чтобы вдохновение охватывало ее всю, сметало ее с ног, овладевало ею. Я понимаю. Иногда и мое вдохновение ведет себя, как разгоряченный любовник – например, вчера, когда я дописывала повесть, – и прекрасно, когда так получается. Но гораздо чаще мы встречаемся на полпути, как пара, которая хочет заняться любовью посреди рабочей недели и не знает, с чего начать.
– Любите все, что пишете, – говорю я ей. – Воспримите свое творчество как нечто постоянное, как возлюбленного, с которым у вас серьезные отношения, а в них бывают удачные дни и не очень, дни ворчливые и счастливые. Пишите как пишется. Относитесь ко всему с любовью – и сами удивитесь результату.
Я рассказываю Реджине, что балую своего внутреннего писателя, покупаю ему дорогие кофейные лакомства с пеной, похожей на облака. Я катаю его на поезде – чтобы можно было писать и наслаждаться видами. Я покупаю ему красивые блокноты, шикарные авторучки, вышитое кресло – его можно поставить у окна, где свет лучше. Я пытаюсь не запугивать его, не нападать. Я не заставляю его писать исключительно то, что нужно, без того, что хочется. Он научился доверять мне, наслаждаться моим обществом и отвечать мне взаимностью.
– Знаете, – как-то раз говорит мне Реджина, – иногда я пишу, когда у меня совсем нет настроения, и когда читаю написанное позже – получается очень даже ничего. Как так?
Я отвечаю, что перепады настроения бросают тень на наши тексты, как пробегающие по небу тучи. Они омрачают восприятие прекрасного пейзажа и обманом заманивают в уныние.
– А на другую сторону они могут заманить? – любопытствует Реджина. Она молода и во всем выискивает подвох.
– Наверное, но это случается реже, к тому же, это нетрудно исправить, – отвечаю я, не желая идти на поводу у ее страхов.
– Терпеть не могу править, – фыркает она.
– А вот я люблю, – парирую я. – Мне нравится смотреть, как растет уровень моего ремесла.
– Ремесла! – Реджина закипает, едва услышав это слово. Ей хочется заниматься «Искусством», с большой буквы.
– Считайте это хитростями, если хотите, – говорю я.
Хитростям любы короткие абзацы в одно предложение. Повторения. Диалоги вместо описаний. Описания – вместо диалогов. Образы, чтобы разбавить факты. Факты, чтобы разбавить и заземлить искрящуюся цепочку образов.
– Хитрости – это унизительно, – заявляет она.
– Представь себе, что это просто разные позы, – советую я. Она в том возрасте, когда ее увлекает все, что хотя бы намекает на секс.
– Это вы пытаетесь меня обхитрить, – жалуется она.
– Хитрости действенны, – берусь поучать я, старшая и мудрая. – Мой внутренний писатель – немного парижанин, немного декадент, он любит назначенные свидания на закате дня – так у меня получается вызывать у него подходящее настроение.
– Да вы попросту советуете сесть и начать писать, – наконец, выпаливает она.
– Пожалуй, вы правы, – признаюсь я. – Как начнете – так и увидите, как легко втянуться.
– Хм.
– Очень трудно писать так, чтобы при этом не улучшилось настроение.
– Хм.
– Я вас не уговариваю. Пробуйте сами.
– Знаю, знаю. И, скорее всего, вы правы!
Да, я права.
Мои лошади пристально смотрят на меня в окно кабинета. Им мое писательство – разновидность работы по дому, нечто предсказуемое. Солнце поднимается над горой, их хозяйка просыпается, варит кофе и садится писать. Их загон в пятнадцати футах от моего окна, так что им все хорошо видно. Сегодня Джек Мерлин, мой ярко-каштановый арабский скакун, названный в честь сыщика из романов Джеймса Такера[12], жует траву у ограды. В последние пару дней он уже не раз забирался куда не следует и подъедал свежие побеги с моего крошечного газона. Это запрещено и потому так притягательно.
А я все пишу, потому что мне с этого потеха. Если помните, сегодня то самое утро, когда мне писать не хотелось. Фразы у меня выходили не менее капризными, чем мои лошади. А вот теперь солнце из-за горы поглаживает разноцветную гриву Каролины. Она чешет голову об ограду и прислушивается, навострив уши. Мне всегда казалось, что звук хорошей пишущей машинки напоминает частый стук копыт Чико – пони, что был у меня в детстве.
Сегодня мне не хотелось писать. Но я рада, что все равно это сделала.
Способ приобщения
Все мы иногда совершаем распространенную ошибку – думаем, что для писательства нужно «правильное» настроение. На самом же деле писать можно в любом настроении. Любое сгодится. Хитрость в том, чтобы войти в него, как в комнату, усесться поудобнее и начать писать. Попробуйте провести вот такой эксперимент.
Засеките пятнадцать минут. Найдите что-нибудь в своей жизни, что вызывает у вас определенное чувство или настроение. Например:
• Сержусь на партнера
• Люблю осенние листья
• Грущу, что маме нездоровится
• Горжусь успехами сына в школе
• Мне нравится Лорино чувство юмора
• Мы сейчас особенно хорошо уживаемся с любимой
«Погрузитесь» в это чувство и десять минут пишите о нем от руки. Когда время выйдет, остановитесь. А потом засеките еще пять минут и напишите, как изменились ваши ощущения благодаря тому, что вы о них написали. Просто наблюдайте: мне стало легче, грустнее, веселее, я злюсь еще больше – или меньше, вижу проблески надежды, чувствую себя решительнее – что угодно. Сделайте несколько заметок, как в полевом дневнике.
Глава 9
Драма
«Пусть драма будет только на бумаге».
Я знаю, что у многих писателей есть уйма требований к условиям, в которых они готовы работать – и чаще всего это отдельная комната. У меня такие были, и мне нравится в них трудиться, но еще чаще мне приходилось писать за кухонным столом, на коленке в несущейся по шоссе машине, в оживленном кафе.
Не хотелось бы спорить с Вирджинией Вульф, дамой твердых убеждений, но все же рискну: она считала, что нам непременно нужна отдельная комната, чтобы можно было оставить за дверью чужие нужды, планы и невзгоды и сосредоточиться на творческом процессе. Иными словами, она советует отдать «всю драму бумаге».
Конечно, в физическом смысле можно захлопнуть дверь и отгородиться от окружающего мира – или хотя бы отгородить от него наши тексты. Но все мы знаем, что такой барьер имеет смысл, коли приносит пользу. Если мы все еще расстроены тем, что произошло за его пределами, писать все равно будет трудно. И поэтому уловка тут такая: захлопываем не физическую дверь, а психологическую – такую, что по-настоящему прячет нас от окружающих и их планов.
