Я написала немало сценариев, пока моя дочь Доменика сначала ползала, а потом и училась ходить, путаясь у меня под ногами. Я отвечала на звонки, меняла пеленки, утихомиривала истерики, вытирала пот со лба, умилялась кукольным одежкам, играла в переодевания – и продолжала писать. Иначе говоря, я всегда стояла по колено в потоке жизни – и в потоке слов.
Как мне это удавалось?
Я договорилась сама с собой – следить, чтобы вся драма доставалась бумаге.
Этот уговор, хоть и простой с виду, – ключ к безмятежности и писательскому успеху. Привычка говорить себе, когда драма подымает голову: «Я подумаю об этом позже – когда закончу писать».
Пока я пишу эти строки, двое самых близких моих друзей выясняют отношения. Оба регулярно звонят мне с жалобами и ультиматумами. Я отвечаю: «Давайте не будем раздувать конфликт. Помните: вы – порядочные люди».
Я говорю это мягко, с заботой. Я как примиритель из романов Джейн Остен. Все это хорошие новости. «Не забывайте, что вы любите друг друга. И раньше, и теперь. Все это скоро закончится», – напоминаю я.
Именно так, и больше ни слова: безупречная беспристрастность, ни на чьей стороне.
Потому ли это, что я – Святая Джулия?
Отнюдь. Про себя я говорю: «Вот дураки. Займитесь уже чем-нибудь полезным вместо склок. Например, напишите что-нибудь».
Прислушиваясь к собственным словам, я сажусь за стол и пишу. Пишу, несмотря на ссору лучших друзей. Пишу, несмотря на письма адвокатов, мелькающих, как реактивные самолеты. Я пишу, потому что у меня правило: всю драму – бумаге.
Можно заподозрить меня в безжалостности. Но это заслуженная безжалостность – еще как. Я на личном горьком опыте знаю: стоит ввязаться в личные драмы, и они высосут из меня все силы и соки, их уже не хватит на то, чтобы писать – а я не могу себе этого позволить.
Для писателя личная драма – глоток творческого яда. Для писателя добровольное участие в выяснении отношений – творческий саботаж.
– Это все он! – кричит моя подруга.
– Это все она! – кричит друг.
А я тем временем осторожно держу равновесие посередине.
– Я сейчас не готова во все это ввязываться. Уверена, вы и сами разберетесь. Мне пора писать.
И мне действительно «пора». Это еще одно понятие, усвоенное за эти годы. Каждый день состоит из множества мгновений. И каждый миг перед нами выбор:
Писать двадцать минут или провисеть на телефоне, работая жилеткой?
Погулять двадцать минут с собаками, размышляя о сюжетных линиях, или сказать себе, что гулять некогда, а потом позвонить сестре и пожаловаться, что я живу не своей жизнью?
Отдать всю драму бумаге или же отдаться ей, чтобы она помешала мне писать?
Один из моих любимых фильмов – «Двадцатый век»[13]. Джон Бэрримор там играет безжалостного театрального импресарио. И всякий раз, когда кто-нибудь переходит ему дорогу, Бэрримор шипит: «Вот крысеныш… Захлопну железную дверь».
Когда железная дверь захлопнута, человек или задача перестают для него существовать. Остается исключительно задача театральной постановки, над которой он в ту минуту размышлял. Другими словами, он безжалостный и сознательный эгоист.
То же самое можно сказать и про мое правило оставлять драму бумаге. Это практика творческой самодостаточности, благодаря которой роскошь отдельной комнаты становится вопросом удобства, но не необходимости.
– У нее сорок восемь часов, чтобы извиниться передо мной, а не то…
– Уверена, все наладится. Вы взрослые люди.
– Он нет!
– Она нет!
– Хм. Мне пора писать.
И на этом я отправляюсь на встречу с чистой страницей. Я захлопываю железную дверь. Отказываюсь вмешиваться в чужие выяснения отношений, если только это не служит моим личным целям. Я делаю, что говорю: спихнули на меня драму – и ее, и вас перенесу на бумагу.
Способ приобщения
Драма в жизни нередко мешает нам запечатлевать драму на бумаге. Иногда она случается, и мы теряемся в собственном эмоциональном ландшафте. Когда это происходит, необходимо наладить связь со своими эмоциями – с помощью строк. Сформулировать, какой была наша жизнь до, во время и после. Этот метод – личное противоядие от чрезмерной драмы.
Засеките полчаса. Сядьте поудобнее. Пронумеруйте строки от первой до сотой. Теперь запишите сто предметов и действий, которые вы лично любите. Например:
1. Малина
2. Пионы
3. Нью-Йоркская пицца
4. Запах сосны
5. Кружевные подушки
6. Поэзия Руми
7. Грузовики «Мак»
8. Лаймовый пирог
9. Мария Каллас
10. Ревень
11. «Аве Мария» Шуберта
12. «Мессия» Генделя
13. Эммилу Харрис[14]
14. Летать
15. Лошади, особенно паломино
…
Храните копию этого списка в бумажнике или в ящике стола. Когда случается стресс, перечитывайте список. Вы мгновенно ощутите себя лучше, вне зависимости от происходящего.
Глава 10
Доска позора
Давайте-ка я вам расскажу, как я использую драму в личных целях.
Переживая агонию публичного голливудского развода, я неожиданно для самой себя стала получать по почте от так называемых «друзей» газетные вырезки с подробностями из жизни моего мужа-прелюбодея. Едва став знаменитостью, он сбежал с моей очень знаменитой подругой. К чему мне читать об этом?
Может, им казалось, что «любые новости хороши». Или что мне все равно, лишь бы мою фамилию написали без ошибок. Лично мне эти письма показались садизмом. Неужели они не понимают, что знаменитостям бывает так же больно, как и всем остальным? Измена все равно остается изменой.
И даже само слово «вырезка» приобрело зловещий оттенок. Как будто мне вырезали крылья, а также сердце, гордость и, будь я мужчиной, – добавила бы в этот список кое-что еще.
«Отвергнутая, одураченная жена», – ох и представление о себе! Тем не менее так и было написано – черным по белому.
Но глаза мне застилало красным.
Поздно было думать: «Они не посмеют» – они уже посмели. Теперь приходилось спрашивать, что мне делать со всем этим. Как все исправить? Для начала – написать обо всем, решила я. А если точнее – написать сценарий фильма, включив в него все темы, с которыми мне пришлось столкнуться в собственной жизни: любовь, дружба, предательство и месть. Чтобы облегчить себе задачу, я изобрела новое писательское подспорье: Доску Позора.
