Из новеньких, подумал я, недавно из чистилища. Те, кто провел у нас много времени, уже не помнят своего номера. И нечасто приходят ко мне на прием.
— Жалобы, предложения, пожелания? — осведомился я.
— Жалоба, — сказал он.
— Вот так всегда, одни жалобы. — Я вздохнул, вытаскивая из секретера соответствующий гроссбух, разумеется, самый толстый. Мертвые любят пожаловаться, и каждую их жалобу, даже самую пустяковую, приходится регистрировать. В других кругах подобные мне бюрократы уже давно обзавелись компьютерами, но до нас эта тенденция докатится еще не скоро, вот и приходится иметь дело с бумажками. — Внимательно.
— Что «внимательно»? — не понял он.
— Слушаю вас внимательно, — пояснил я. Не привык он еще к нашему жаргону. — На что будете жаловаться?
— На режим, — сказал он.
— На режим так на режим, — сказал я. — Что не так с режимом?
— В моем личном приговоре указано, что в течение первых трех тысяч лет я должен принимать серные ванны, — сказал он.
— Приговоры выношу не я, — сказал я. — И обжалованию они, как вы знаете, не подлежат.
— Да, но дело в том, что с самого начала моего пребывания здесь я вынужден принимать ванны из кипящей смолы.
— Вот как? — спросил я. — А разве есть разница?
— И огромная! — с жаром воскликнул он. — После серной ванны гораздо проще отчистить костюм.
— Откуда вы знаете? — спросил я. — Если с самого начала принимаете только смоляные?
— Коллеги рассказывали, — сказал он.
— Вот так, значит, — сказал я, делая соответствующую пометку. — Вы пытались жаловаться по месту непосредственного пребывания?
— Да, конечно, и не один раз.
— И что вам ответили?
— Что серу не завезли.
— Бардак, — пробормотал я. — Кто ваш куратор?
— Демон третьего уровня Бельфгор.
— Знаю такого, — сказал я. — Уже не первая жалоба на этого индивидуума.
— Так вы примете меры?
— Конечно, — сказал я. — Будьте уверены, я отправлю соответствующий запрос в отдел снабжения в ближайшие сто лет. И если в ответе будет сказано, что смола прибывает регулярно и речь идет о нецелевом ее использовании, то я буду вынужден принять самые строгие меры. Вы свободны.
— Сто лет? — опешил он.
— Сто лет, — подтвердил я.
Видно, господин Смитсон еще так до конца и не понял, куда он попал, и не представляет, как здесь делаются дела.
— Но это же очень долго, сто лет, — сказал он.
— Куда вам спешить? — спросил я. — У вас впереди — вечность.
— Вечность, — пришибленно повторил он.
— Вечность, — подтвердил я. — Следующий!
— Я буду жаловаться, — сказал он. — Я свои права знаю.
— Жалуйтесь, — согласился я. — Только хочу вас предупредить, что сроки рассмотрения жалоб нижестоящей инстанцией измеряются тысячелетиями.
— Я этого так не оставлю!
— Как вам будет угодно.
— Я до самого верха дойду!
— Низа, — поправил я.
— В смысле?
— У нас тут перевернутая вертикаль власти, — сказал я. — Вы сейчас как раз на самом верху.
— Не важно! — крикнул он. — Я все равно со всеми вами разберусь, мерзавцы!
— Вы покинете мой кабинет сами или мне вызвать охрану?
— Пошел ты, — сказал он, но пошел сам.
Попытался хлопнуть на прощание дверью, но это у него не получилось, ибо она открывалась в обе стороны.
Я налил себе кофе, сделал пометку относительно Бельфгора и его махинаций, но убирать гроссбух не стал. Насколько я знаю природу грешников, он мне сегодня еще не раз понадобится.
Следующим был мой старый знакомый, Пандуикс. С нами он уже не первую сотню лет, и все равно время не отбило у него привычки жаловаться. Склочная душонка, надо сказать.
— Здорово, — сказал он.
— Привет. — Говорить о здоровье с мертвыми не очень-то вежливо. — С чем на этот раз?
— Ты же знаешь, тварь, кто я такой?
— Знаю, — сказал я. — Пожалуйста, не называй меня тварью.
— Тварь смердящая ты и есть, — сказал он.
— Может быть, и есть, — сказал я, — но называть меня так неполиткорректно.
— Пошел ты с этим самым знаешь куда?
— Догадываюсь, — сказал я. — Чем тебе опять не угодили?
— Я, если ты помнишь, друид.
— Помню, — сказал я. — Идолопоклонник.
— Сам ты это самое, — огрызнулся он.
— Секта, поклоняющаяся деревьям, — сказал я. — Идолопоклонники. У тебя и в приговоре так написано. Серьезное преступление. Ну да ты знаешь.
— Я сейчас не о приговоре с тобой разговаривать пришел.
— Так скажи о чем, и мы побыстрее закончим.
— Куда ты торопишься? — спросил он. — У тебя впереди — вечность.
Вот так вот. Удар ниже пояса.
— Там кроме тебя еще куча желающих, — сказал я.
— У них тоже впереди вечность.
— Разумно, — сказал я. — Сыграем партию в шахматы?
— Не откажусь.
У меня в столе несколько комплектов для этой игры. Сейчас я достал тот, фигурки которого были вырезаны из слоновой кости, а доска современная, пластиковая. Играть деревянными фигурками друид отказывался наотрез.
Мы расставили фигуры, разумеется, я играл черными, поэтому он сделал первый ход.
Не знаю почему, но шахматы в аду — самая популярная из игр, придуманных смертными. Наверное, из-за своей метафоричности. Черные — белые. Но она развивает мышление и помогает коротать вечность, так что увлечение шахматами не преследуется.
Хотя при жизни друид в шахматы не играл, игроком он был неплохим. Мы с ним оба были участниками чемпионата внешнего круга, я в разряде демонов, он, разумеется, грешников, так что официально сразиться нам еще не удавалось. Он был слишком нетерпелив, и его дисквалифицировали до абсолютного финала, в котором чемпионы сражаются между собой, а я выменял свое право играть в финале на внеочередной отпуск.
Он всегда играл от атаки, каждым ходом обостряя ситуацию, я же предпочитал позиционную игру. На тринадцатом ходу он пожертвовал слона, на двадцать шестом мы разменяли ферзей. К сорок шестому ходу, когда фигур на доске заметно поубавилось, я предложил ничью. Он согласился.
— Еще разок?
— Совесть имей, — сказал, я. — Зачем пришел-то? Просто скучно стало?
— И это тоже, — признался он. — Все-таки отгул дают, если жалоба обоснованна.
