Меня поразило то, как утверждения, зафиксированные в официальных документах, сразу начинают жить своей собственной жизнью. Интересно, насколько изобличающими показались бы некоторые из моих собственных заявлений бывшим возлюбленным, бывшим друзьям или нынешним коллегам, будь они изложены подобным образом? Когда-то мама предостерегала меня от поступков, описание которых мне бы не хотелось увидеть на первой полосе утренней газеты, что неоднократно удерживало меня от совсем уж необдуманных шагов, но мне никогда не приходило в голову представить изложение моих действий в официальном документе, который готовится для суда. От одной этой мысли мороз подирает по коже.
Должно быть, Гвен это тоже не порадовало. Ее не арестовали главным образом потому, что так и не нашли орудие убийства, к тому же на ее имя не был зарегистрирован ни один пистолет, да и в гостиничном номере не обнаружили ее отпечатков. Пока нет ничего конкретного, что связывало бы ее с местом преступления, но и ничего конкретного, что доказывало бы ее присутствие в другом месте. К тому же незадолго до гибели мужа она не раз в сердцах позволяла себе гневные выпады в его адрес. Да, материальных мотивов для убийства у нее, похоже, не было, зато эмоциональных — предостаточно. Даже я при моем небогатом опыте знаю, что в конце концов все решают именно эмоции.
Где-то между словами соседа, толковавшего о вспыльчивости Гвен, и сотрудника фирмы, который утверждал, что Гарт незадолго до гибели, можно сказать, опасался жены, я незаметно для себя погрузилась в тревожный сон. Мне снилось, как Гвен Линкольн в ярости швыряет в Эйлин тарелки на кухне в доме, который каждый год в августе снимают мои тетя с дядей. Часов в семь утра я проснулась с затекшей шеей и увидела улыбающегося Кайла, присевшего на край кресла.
— Все-таки перед уходом надо было с тобой поспорить, — произнес он, доедая овсянку. Он уже успел побриться, переоделся в свежую рубашку, — короче, приготовился снова отправиться на работу. Рядом с ним я чувствовала себя грязнулей. — Уверен, ты бы не устояла перед таким соблазном.
— Значит, ты упражнялся в соблазнении? — Я потянулась на своем ложе и потерла затекшую шею.
Он виновато улыбнулся.
— Я хотел перенести тебя на кровать, но побоялся разбудить. Нам обоим нужно было выспаться.
— Наверное, я должна тебя поблагодарить.
— А документы к соблазнению не имеют никакого отношения. Это моя попытка пойти тебе навстречу, — сказал он, ополаскивая под краном свою миску. Для человека, который всегда жил один или делил жилье с другими холостяками, он аккуратнее, чем можно было надеяться. Он говорит, что этим обязан матери и сестре.
— Что я могу сделать в знак признательности?
— Главное, не забывай о своем обещании не лезть на рожон. — Схватив пиджак, он быстро сгреб меня в охапку, поцеловал и выскочил за дверь, прежде чем у меня в голове прояснилось. Умеет же этот парень уходить! К сожалению.
3
Погоня за материалом для сенсационной статьи похожа на охоту за запавшим в душу мужчиной: не успеешь привыкнуть к роли охотника, как вдруг сама становишься дичью, и это слегка сбивает с толку. А еще может заставить засомневаться: а так ли тебе это нужно?
Сначала я решила на пару часов остаться дома, чтобы закончить изучение бумаг, но потом подумала, что куда лучше сидеть в редакции и держать Эйлин в поле зрения, чтобы быть в курсе любых ее козней. К тому же, если понадобится дополнительная информация, я всегда могу еще раз сбегать вниз за кофе для Оуэна. Едва я водрузила на стол тяжеленную стопку бумаг, как зазвонил внутренний телефон:
— Это Сюзанн. Ты не могла бы ко мне подойти?
Я ответила не сразу, потому что никак не могла решить, отвечать ли по телефону или обернуться в сторону Сюзанн, чей стол находится от меня метрах в десяти, и крикнуть: «Что?» Но поскольку я решила начать трудовой день, проявляя чудеса вежливости, я сказала в трубку «Сейчас» и через пару секунд стояла перед Сюзанн.
Должность помощника Эйлин — дело хлопотное, и Сюзанн Брайант делала все возможное, чтобы мы об этом знали, поэтому всегда ходила с отрешенным взглядом и страдальческой улыбкой мученицы, которая готова покорно нести свой крест, если это замечают окружающие. Она занимала эту должность всего недели две, поэтому в силу свежести ее страданий мы делали ей скидку, но мне начинало казаться, что она получает удовольствие от своей роли. На такое стоило посмотреть.
— Неужели в этакую рань я уже успела что-то натворить? — бросила я пробный камень.
— А кто говорит, что ты что-то натворила?
— Разве меня не вызывают к шефу?
— Это несправедливо и по отношению ко мне, и по отношению к Эйлин, — поджала губы Сюзанн.
— У меня и в мыслях не было проявлять несправедливость по отношению к тебе, — заверила ее я. Она бросила значительный взгляд в сторону кабинета Эйлин, но я не стала продолжать. — Что ты хотела мне сказать?
Сюзанн протянула листок бумаги.
— Поторопись, она ждет.
— Кто — Эйлин?
— Нет, Гвен Линкольн.
На листочке был написан адрес: Гвен Линкольн жила на Сентрал-парк-уэст — улице старинных особняков и многоэтажных зданий начала XX века. Здорово, конечно, но я вообще-то собиралась договариваться с ней об интервью, лишь когда изучу все документы. Мне и в голову не приходило, что меня вызовут, когда это будет удобно ей.
— Ты еще здесь? — услыхала я пронзительный фальцет Эйлин еще до того, как она распахнула дверь своего кабинета.
— Я только что подошла.
— Буквально несколько минут назад позвонил Эмиль и сказал, что они готовы тебя принять. Давай-ка побыстрее, а то вдруг передумают.
— Эмиль и Гвен?
— Что же здесь плохого?
Вообще-то плохо было то, что первое интервью в рамках первого настоящего журналистского расследования мне назначают раньше, чем я успела к этому как следует подготовиться. Но спорить было бесполезно, поэтому, уточнив, что у Сюзанн есть номер моего мобильного на случай непредвиденных распоряжений высокого начальства, я сунула в сумочку диктофон с блокнотом, выскочила на улицу и поймала такси. Прямо в машине, насколько это возможно на ходу, я попробовала сформулировать и набросать вопросы, которые собиралась задать. Оказавшись перед дверью квартиры Гвен, я, кажется, сумела унять сердцебиение.
Но при ее появлении у меня снова перехватило дыхание. Конечно, ее лицо было мне знакомо по многочисленным изображениям, но я почувствовала себя совершенно обезоруженной, когда эта потрясающая красавица с безупречной кожей и густыми рыжими волосами показалась на пороге гостиной — просторной комнаты с высокими потолками, выдержанной в золотистых и кремовых тонах. На ней был роскошный желтый костюм от Версаче, а на вылепленных не без помощи йоги ногах — кожаные лодочки от когда-то работавшего у Версаче Брайана Этвуда.
Когда она вошла, я сидела, примостившись на краешке обитого парчой канапе, и силилась принять беззаботно-профессиональный вид. Она бесцеремонно оглядела меня с головы до ног и улыбнулась. Я силилась понять, что ее так развеселило — то ли мой наряд, то ли удивленное выражение моего лица.
