«О чем я так тревожусь, если мой жребий определила мне сама Афродита?!» — укорила себя Лаис и почувствовала, что на душе стало спокойней.
— Межножье гетеры! — фыркнул Порфирий. — Да что в нем особенного?! Юношеские части[22]у всех разные, а также не найдешь подобия в том, чем волнующе поднимает спереди свою одежду красивый мальчик, когда чувства его взволнованы… у всех у них настолько несхожи их прелестные торчащие игрушечки, что не устанешь наслаждаться их разнообразием! В то время как межножье у всех женщин одинаково. Если ты войдешь в реку и сначала зачерпнешь воды левой рукой, а потом правой и отведаешь этой воды поочередно, ты поймешь, что разницы между ними нет никакой. И то же самое, что таится между ногами твоей жены, находится между ногами гетеры. Не вижу смысла оставлять деньги шлюхам, если можно получить желаемое от супруги, причем совершенно бесплатно!
— В самом деле? — задумчиво произнес Неокл. — Тогда почему же мы ищем общества гетер?
— А давайте спросим у Лаис, — предложил Клеарх. — Что ты думаешь на сей счет, моя красавица?
Она едва не засмеялась от удовольствия. Да ведь именно на эту тему она совсем недавно импровизировала на поэтической матиоме!
Само собой, знать об этом почтенным гостям необязательно.
В углу пиршественной залы на сундуке лежала хламида кого-то из гостей, видимо, убоявшегося вечерней прохлады, когда будет возвращаться домой.
— Могу я это взять? — спросила Лаис, показывая на хламиду.
— Конечно, — сказал Неокл.
Лаис в одно мгновение накинула хламиду, задрапировав ее вокруг стана, чтобы скрыть грудь. Свободным краем она прикрыла лицо и, уперев руки в бока, заговорила самым грубым голосом, на который только была способна, подражая мужчине:
Счастлив кузнечик — немою женой обладает!
Мне же супруга жизнь болтовней отравила.
Вечно корит, уверяя — неверен, мол, я.
Теперь еще дочь подросла — и туда же!
Кто же им глупость такую внушил, будто мужчина
Дома должен несходно сидеть,
Взор супруги и дочки своей услаждая,
Пренебрегая при этом своими делами
И радости ввек не имея?!
Уныло жизнь протечет, коль человека
Цепью к семейству его приковать
И охаживать плетью попреков!
Взвоет бедняга и цепи свои перервет,
Чтоб хоть глоточек свободы отведать,
Чтобы из дому сбежать и в храмы Киприды явиться,
Где стройноногие, высокогрудые девы,
Глазами сияя, смеясь или томно вздыхая,
Чаши вином наполняют, наш слух услаждая
Песней или игрой сладкозвучной на струнах кифары,
Чтобы затем ублажить нас игрой сладострастной на флейте,
Которую мы им приносим с собой —
Молчаливой, унылой, поникшей…
Но какая восстанет в их нежных, умелых губах
И пальцах проворных —
И в лад с нею песню восторга и счастья
Мужчина исторгнет!
Вокруг восторженно закричали, раздались рукоплескания, одобрительные выкрики.
Лаис, открыв лицо, обвела гостей смеющимися глазами.
— Великолепно, даже Эринна[23]не управилась бы с гекзаметром лучше, чем ты, и даже Сафо, некогда обучавшаяся в той же школе, что и ты, не воспела бы лучше ремесло гетеры! — воскликнул Клеарх, хлопая в ладоши.
Впрочем, Лаис хлопали все, даже Порфирий хохотал от удовольствия.
— Беру все свои слова обратно! — закричал он. — Давно я так не тешился острой поэтической импровизацией! Тебя ждет блестящее будущее, Лаис! И, клянусь, если бы не был верным поклонником мужской красоты, я непременно искал бы радости в твоих объятиях!
Лаис еле сдержалась, чтобы не скорчить гримасу — велико ли удовольствие иметь такого неприглядного поклонника?! — однако она понимала, что Порфирий ей немало польстил, а это было весьма великодушно с его стороны.
Поэтому она благодарно улыбнулась, снимая хламиду и с поклоном возвращая ее Неоклу.
— Очень жаль, что уже послезавтра мы с дочерью должны взойти на корабль и покинуть Коринф, — пробормотал он. — Неотложные дела призывают меня обратно в Эфес, хотя я бы с удовольствием задержался до окончания твоих испытаний!
— Ты отправился в такое долгое и нелегкое путешествие с дочерью? — удивилась Лаис. — Сколько же ей лет?
— Пятнадцать. Видишь ли, моя мать умерла, родив меня на свет. Вырастила и воспитала меня ее сестра. Теперь она живет в Коринфе и служит в храме Асклепия, вернее, в лечебнице, которая открыта при нем. Она стара и слаба, за ней самой нужен уход… я хотел бы забрать ее в Эфес, но она отказалась покинуть храм, желает умереть в его стенах. Однако она мечтала повидать внучку — быть может, в последний раз. Вот я и воспользовался случаем и взял с собой дочь, поехав сюда по своим торговым делам. Тем более что я не хотел оставлять девочку рядом с ее матерью без моего присмотра.
Лаис хотела спросить, чем же провинилась его жена, однако не решилась и перевела разговор на другое:
— Понравился ли Коринф твоей дочери?
— Мелисса в совершенном восторге, — улыбнулся Неокл, с явным усилием прогоняя какие-то неприятные воспоминания. — Не пропустила ничего! Любопытна, словно птица каракакса[24], которая всюду сует свой нос, вернее, клюв! Думаю, она и сейчас следит за нами откуда-нибудь с галереи.
— Ты позволил своей дочери видеть мужской симпосий? — изумилась Лаис, невольно поднимая голову к верхней галерее, которая окружала всю пиршественную залу, и в самом деле замечая там скорчившуюся под прикрытием перил тонкую фигурку. — Но ведь… но ведь могло случиться…
— Клеарх клятвенно заверил меня, что, пока в его доме живет невинная девушка, моя дочь, ничего непристойного не произойдет: служить за столом будут только его рабы, а украшать пир будет самая скромная и прекрасная аулетрида, которую только можно сыскать в Коринфе. И он сдержал слово! Ты в самом деле красива, умна и скромна. К тому же, оказывается, ты посвящена в тайны хорошей кухни… Как, говоришь, называлось то дивное рыбное кушанье?
— Саламис, — подсказала Лаис. — Я бы рассказала, как его готовить, если тебе угодно. А дома ты научишь своего повара.
