А мой брат - дипломированный санитар, он имеет большое влияние».
Зозо всегда готов был оказать услугу, ему нужно было кормить своих многочисленных детей, а мизерной зарплаты мальчика на побегушках не хватало. Только щедрость клиентов позволяла выживать всей этой ораве. Его любовь к семье и несколько тысяч франков, которые дал ему Валькур - «на детей», привели к тому, что в больничном центре Кигали стало несколькими пакетами с раствором и одним тазом меньше. Его брат был не дипломированным санитаром, а администратором в аптеке. Никакого влияния он не имел, но был изворотливым и хитрым, снабжал всю их огромную семью медикаментами и перевязочным материалом.
Элиза, медсестра из Канады, которая была упрямей осла и щедрей, чем весеннее солнце, занялась переливанием крови. Метод умирал, как он этого и хотел, в отдельном номере. Да еще этот непрерывный поток посетителей: близкие, а потом и дальние родственники, друзья, коллеги по работе и, наконец, всевозможные знакомые. Иногда Метод улыбался - он и не подозревал, что столько людей любили его. В сопровождении полицейского пришел санитарный инспектор и вынужден был признать, что не нарушено ни одно из правил, а поговорив с Рафаэлем, и вовсе обнаружил, что он дальний родственник умирающего. Посему инспектору было даже приятно выдать документ, подтверждающий, что больного нельзя перевозить. Он сделал вид, что отказывается от пяти тысяч франков, которые ему протягивали, но потом вспомнил о том, что у него много детей, что зарплату не давали уже три месяца, а его небольшое предприятие по торговле медикаментами дышало на ладан. Вот уже месяц в аптеке не было аспирина и две недели как кончились последние антибиотики. Он, было, попытался сбыть часть препаратов против туберкулеза, но без особого успеха, поскольку их бесплатно раздавали миссионеры, которых было почти так же много, как и туберкулезников.
В проеме двери, которую из-за нескончаемого хождения туда-сюда не закрывали, возникла фигура месье Дика, директора отеля: это он вызвал санитарного инспектора, но забыл преподнести ему подарок и теперь пришел сунуть свой широкий мерзкий нос не в свое дело. Его встретила Агата, периодически преподносившая ему холмы и возвышенности своей плоти в залог дружбы или в случае задержки арендной платы. Мадам Агата использовала свое пышное тело, как иные пользуются чековой книжкой. Месье Дик щупал, гладил, облизывал ее груди, которые она подставляла ему одну за другой, как дают пирожные ребенку-сладкоежке. Он лапал ее задницу, просовывал руку меж влажных ляжек. И кончал, двигая рукой под юбкой. Но голой Агату он никогда не видел, она бережливо распределяла средства, оставляя часть капитала для особых случаев. Когда он закричал: «Господин Бернар, так не может продолжаться…» - она прижала коротышку к своей груди и буквально внесла его в ванную. «Господин Дик, я покажу тебе рай». И закрыла дверь. Пять минут спустя директор, все еще дрожа от удовольствия, вышел поприветствовать Метода со всем тем уважением и притворным состраданием, которых требовали этикет и сложившиеся обстоятельства.
Потом пришла мать Метода, и гости удалились. Ее кошачье лицо, осунувшееся и изрытое морщинами, венчал пустой пристальный взгляд. Она села на стул справа от Метода и взяла сына за руку, по его губам скользнула тень улыбки, он был ей признателен. Она не смотрела на него. Мать единственная на всем холме знала, от какой «болезни» страдал ее сын. Она не стыдилась, но слушать сплетни, видеть, как сына отторгает, осуждает и презирает общество, она не хотела. Он умирал от постыдной болезни только потому, что был рожден в стыде. Стыд бедности, дискриминации, недоступности университета, отказов в стипендии, столь скудной земли и столь убогого дома, что сын быстро перебрался. в город, стыд того, что из-за бедности и мизерной жилплощади он не мог жениться; да и потом, девушка за пару шашлыков и пиво, еще одна, чтобы побороть скованность и страх, третья для удовольствия по-быстрому - это ведь не грех, а лишь имитация счастья, Об этом она и думала, бубня под нос что-то вроде молитв. А потом умереть вот так в тридцать два года или в сорок от руки пьяного солдата, в сорок два от малярии или в пятьдесят пять, как она, от скуки и тоски… Какая разница? «Умереть - не грех», - это все, что она сказала ему, осторожно положив руку на мокрый в испарине лоб сына, тот закрыл глаза, и по его щеке скатилась последняя слеза. Последняя слеза - преддверие смерти.
Наконец совершенно спокойно и легко Метод произнес: «Умереть - не грех». Потом немного приподнял голову: «Нужно обязательно им сказать». Маргерит Изимана кивнула и повернулась к Валькуру. Глаза ее не просили и не молили, они при называли. Оробевший от такой мрачной торжественности Бернар подошел к нему.
– Ты хочешь поговорить со мной, Метод?
– Да, но не только с тобой, со многими… по телевизору… Это для фильма, в котором ты хотел меня снять. Давай снимем фильм. Я отдохну, наберусь сил, и мы снимем фильм, а ты им покажешь. А потом… я уйду.
Метод закрыл глаза, его мать тоже. Оба они успокоились, растворившись в безмятежном ожидании.
Лишь к вечеру Метод пробудился от сна, вышел из оцепенения, тишины, полукомы - как знать, что это было? Резкие хриплые крики ворон и сарычей, шум белых, которые возвращаются домой, измотанные работой, переговорами и сделками, вырвали его из полубессознательного состояния. Мать не пошевелилась. Она полулежала, но ни на секунду не выпустила руку сына из своей руки. Лишь когда дыхание Метода становилось прерывистым, ее плечи вздрагивали, свидетельствуя о том, что жизнь еще не ушла из этого тела, состоящего из суставов да костей, обтянутых сухой кожей, испещренной, словно паутиной, бесчисленными тонкими морщинками, подобно земле, изборожденной жителями холмов.
Валькур уставил едой и напитками длинный низкий комод у стены напротив двух больших кроватей.
– Мы будем пить, есть и заниматься сексом, - сказал Метод, по-мальчишески улыбаясь и удивляясь собственной наглости, и добавил, что он очень рад, что мать не понимает по-французски.
Потом на киньяруанда:
– Мамочка, не грусти, я умру красиво.
– Не могут молодые умирать красиво. Смерть всегда отвратительна и бесполезна.
Андре, обученный в Квебеке тому, как убеждать руандийцев в пользе презервативов и воздержания, первым пришел на погребальное пиршество, которое -нарек «Тайной Вечерей», добавив, что вовсе не мнит себя Христом, тут он засмеялся, но кашель оборвал его смех. Потом пришел Рафаэль с коллегами Народного банка, Элиза с охапкой цветов и сумочкой, наполненной морфином, который за долларов раздобыл для нее ее пронырливый и мало зарабатывающий коллега. Наконец Агата в компании трех девиц, поскольку праздник без женщин - не праздник. Они отказались целовать умирающего и даже не пожали ему руки. Но Метод был абсолютно счастлив и не стал сердиться а этого. Его развеселила сама мысль о том, что девицы решили, будто, слегка прикоснувшись к нему губами или кончиками пальцев, они могут заразиться. Значит, появился страх, разумеется, страх беспричинный, но подобный страх, почти ужас, не был знаком ни ему, ни большинству его друзей. Все-таки его смерть принесет хоть какую-то пользу.
