Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
– Не хочу я на уроки. «Урок» означает «порча», «сглаз». Мне такого не надо. Мне от них нехорошо. Это пыточная для детей. Как ты можешь меня оставлять в пыточной на целый день? – выл он, полыхая синими газовыми горелками глаз.
Смятение и недоверие каждый день впечатывали испуг ему в лицо. Единственный человек, которому он доверял, загонял его туда, где его травили за инаковость и колотили так, что однажды пришлось накладывать швы. Как-то он вернулся домой с приклеенной к рюкзаку бумажкой: «Двинь мне, я придурок». Защищать его от такого все равно что не давать льду таять в пустыне Гоби. Но ничего другого мне не оставалось.
Обучать ребенка с особыми нуждами в обычной школе столь же бессмысленно, как купать рыбу. Очередь на обучение в специализированных школах была такой протяженности, что сейчас в первых рядах были кроманьонцы. Годами я упрашивала и умоляла местные власти «удовлетворить образовательные потребности» Мерлина. К тому времени бестолковая ассистентка Мерлина почти все время проводила на больничном – или, как я предполагала, в наркодиспансере, – денег на новую у школы не было из-за сокращений бюджета, и мой сын проводил долгий школьный день молча, стараясь не выходить из тени. Другие дети усердствовали в математике и грамматике. Мой сын усердствовал в невидимости. Если бы придумали экзамен по просиживанию на задней парте и устроению театра теней на стенке, этот малец был бы чемпионом школы, точно вам говорю.
Довольно скоро стало понятно, что «постановление» было не чем иным, как ловкой писулькой, кучерявой клюквой, которая обещала с три короба, но ничего не меняла. Система обильно оснащена «лежачими полицейскими», чтобы семьи не шибко разгонялись. Я пустила в расход кубометры целлюлозы на заявки и ходатайства, повидала батальоны образовательных психологов. Технически это все и есть «забег по инстанциям». Я поцеловала такое количество жоп, что губы потрескались. Бюрократы – вторые после маммологов в рейтинге мучителей.
Одновременно я продолжала разорять себя на экспертов в белых халатах, метавшихся из двери в дверь. Но ни один врач, ни один стетоскопический ум не мог толком диагностировать моего сына. Теперь притчей во языцех стало слово «Аспергер».
– Синдром Аспергера – форма аутизма, но на высокофункциональном краю диапазона заболевания, – сообщили мне за 245 фунтов в час. – Люди с синдромом Аспергера, как правило, располагают интеллектом выше среднего. У них меньше проблем с речью, но есть трудности с пониманием и усвоением социальной информации.
Меня расперло от оптимизма. Нам будто повысили класс размещения в самолете. Или амнистировали в тюрьме. Или подавишься в ресторане, а Джордж Клуни сделает тебе искусственное дыхание. Кроме того, выяснилось, что Джереми ошибался. Стоило, стоило просадить столько денег на экспертов. Мой сын, с присущей ему наивной точностью, определил экспертов как врачей, чьи пациенты никогда не болеют по ночам и по выходным.
«Синдром Аспарагуса», как называл его Мерлин, безусловно объяснял, почему, невзирая на уйму признаков аутизма вроде трудностей с распознанием человеческих эмоций или циклического, навязчивого, ритуалистичного поведения, мой сын напрыгивал на меня со страстью щенка лабрадора и клокотал болтовней.
Но восторгам моим не суждена была долгая жизнь. Все эксперты сходились в одном: лишь в маленькой группе и с обученными педагогами может Мерлин реализовать свои возможности. Врачи, воспитатели, учителя, терапевты, социальные работники, образовательные психологи и бюрократы с этим соглашались. Но платить за это было некому.
Я могла лишь перебраться на следующий уровень бюрократов от образования. Теперь я закупала жопоцеловальную гигиеническую помаду контейнерами. И вот, когда Мерлину исполнилось десять с половиной, его имя попало в некий загадочный список. Мы с Мерлином прыгали от радости в серой конторе где-то на мрачных задах Саутуорка, ожидая важного собеседования. «Щщелк!» – сказал электронный замок. Люди метались по лабиринтам коридоров, и лица у них были, как у Белых Кроликов. Наконец мы дождались: нас встретила сорокалетняя дама с унылой физией. На бэдже у нее значилось «Ла–я».
– Тире произносится, – громко объяснила Латирея.
Она проводила нас в бежевенький кабинет, где мы уселись рядом со стажером, вооруженным карандашом. В безуспешной попытке хоть как-то развеять дух исправительного учреждения Ла–я загромоздила свой стол смурфами, «гонками» и плюшевыми зайками. Вот всему этому зверинцу я и объясняла, как восприятие мира у моего сына крутится и переворачивается – на манер подброшенной в воздух монеты. Я хотела, чтобы Унылая Физия, стажер и их смурфы поняли: ум Мерлина – шарманочный барабан цитат из Шекспира, крикетных счетов, музыки, фактов, фигур, дат и чисел, чисел, чисел – но чисел, которые ни во что не сложить.
Все собеседование Мерлин сиял ангельской улыбкой – спокойной, но отстраненной, – и мы разговаривали не через его голову, а, что ли, в обход. Его лепта в разговоре свелась к единственному вопросу: какого цвета станет смурф, если подавится и умрет?
Как-то определить свойство улыбки бюрократессы не представлялось возможным, но Ла–я – с этим своим произносимым тире – могла же прозреть сияющие глубины сквозь непоседливую поверхность сознания моего сына, а? Однако бесцветное тесто ее лица и холодный безразличный взгляд давали ей блестящий шанс на роль второго плана в фильме «Зомби съел моего ребенка».
– Ну что же, спасибо, что пришли, – произнесла она и взглянула на моего сына как на плод загадочного научного эксперимента. – По вашему поводу состоится межведомственное собрание, и мы сообщим вам, как только решение будет принято.
По опыту учительства я знала, что «межведомственное собрание» – это сборище Важных Персон, которые считают, что нельзя ничего поделать в одиночку. И на этом сборище они вместе решают, что ничего поделать нельзя.
– Мы можем участвовать в собрании? – спросила я.
– Нет, боюсь, что нет, – ответила она так, будто это папский эдикт.
– Почему? Даже убийцам дозволено присутствовать на слушаниях.
Ла–я не привыкла к родительскому панибратству. Ее взгляд скользнул по мне, как холодный яичный желток.
– Вам не кажется, что обсуждение вашего сына в его присутствии нанесет ему эмоциональную травму? – Она многозначительно глянула на результат научного эксперимента.
Мерлин выпрямился с примороженным достоинством, подобающим анатомическому препарату.
– Эмоциональная травма – это ваше исключение нас из процесса принятия решения.
Я тоже глянула на сына. Казалось, само лицо его было ему в тягость. Он мучительно перекомпоновывал черты, складывал их то в улыбку, то в сосредоточенность, словно упражнялся в гуманоидности.
– Допустим, я могла бы прийти одна, – уступила я.
Нос Ла–и, довольно увесистый и слегка изрытый, явно впал в ажитацию.
– Мы регулярно сталкиваемся с ситуацией, когда матери занимаются самостоятельной диагностикой, и это не только не увеличивает ясности, но само по себе является причиной отставания развития у ребенка. Может, причина в вашем разводе? Поведение мальчика может быть простым следствием родительской халатности, – снизошла она до объяснений, слегка приправленных злорадством. – И это, в свою очередь, поднимает вопрос защиты ребенка... – добавила она грозно, подавшись всем своим – и немалым – весом вперед. Для женщины футов в двадцать пять такая биомасса была бы в самый раз.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
