— Да, я человек неверующий.
— Я привез вам и чернила. У вас есть электрический чайник?
— Да, а что?
— Понадобится, чтобы вскрывать письма. Наши люди должны быть оснащены на все случаи жизни.
— А зачем чернила? У меня дома сколько угодно чернил?
— Да, но это симпатические чернила! На случай, если вам что-нибудь придется послать обычной почтой. У вашей дочери, надеюсь, есть крючок для вязания?
— Она не вяжет.
— Тогда вам придется купить. Лучше всего из пластмассы. Стальной иногда оставляет следы.
— На чем?
— На конверте, который вы будете вскрывать.
— А зачем, прости господи, мне вскрывать конверты?
— Может возникнуть необходимость познакомиться с перепиской доктора Гассельбахера. Вам, естественно, придется обзавестись своей агентурой на почте.
— Я категорически отказываюсь…
— Не упрямьтесь. Я затребовал сведения из Лондона. Когда мы его проверим, мы решим вопрос о его переписке. Полезный совет: если у вас выйдут чернила, пользуйтесь птичьим дерьмом — вы запоминаете, я не слишком быстро?
— Да ведь я еще не сказал, что согласен…
— Лондон дает сто пятьдесят долларов в месяц и еще сто пятьдесят на расходы — в этих придется отчитываться. Оплата вашей агентуры и так далее. На дополнительные расходы надо получать специальное разрешение.
— Постойте…
— От подоходного налога вы освобождаетесь, имейте это в виду. — Готорн воровато подмигнул. Подмигивание как-то не вязалось с королевской монограммой.
— Вы должны дать мне время подумать…
— Ваш шифр 59200 дробь пять. — И он добавил с гордостью: — 59200 — это, конечно, я. Вы будете нумеровать ваших агентов 59200 дробь пять дробь один и так далее. Понятно?
— Не понимаю, чем я могу быть вам полезен.
— Вы ведь англичанин? — бодро опросил Готорн.
— Да, конечно, англичанин.
— И вы отказываетесь служить вашей родине?
— Этого я не говорю. Но пылесосы отнимают у меня уйму времени.
— Ваши пылесосы — отличная маскировка, — сказал Готорн. — Великолепно придумано. Ваша профессия выглядит очень естественно.
— Но я и в самом деле торгую пылесосами.
— А теперь, если вы не возражаете, — твердо заявил Готорн, — мы перейдем к нашему Чарльзу Лэму.
— Милли, — сказал Уормолд, — ты не ела кашу.
— Я больше не ем кашу.
— Ты положила в кофе только один кусок сахару. У а не собираешься ли ты худеть?
— Нет.
— Может, это покаянный пост?
— Нет.
— Но ты до обеда ужасно проголодаешься.
— Я об этом думала. Придется приналечь на картошку.
— Милли, что ты выдумываешь?
— Я решила экономить. Вдруг, в ночной тиши, я поняла, сколько тебе приходится на меня тратить. Мне словно послышался чей-то голос. Я чуть не спросила: «Кто ты?» — но побоялась услышать: «Твой господь бог». У меня ведь как раз подходящий возраст.
— Для чего?
— Для голосов. Я старше, чем была святая Тереса, когда она ушла в монастырь.
— Слушай, Милли, неужели ты задумала…
— Нет, что ты. Мне кажется, что капитан Сегура прав. Он сказал, что я сделана не из того теста.
— Милли, ты знаешь, как здесь зовут твоего капитана Сегуру?
— Да. Кровавый Стервятник. Он пытает заключенных.
— Он этого не отрицает?
— Ну, со мной, он, конечно, ведет тебя паинькой, но у него портсигар сделан из человеческой кожи. Он уверяет, будто это сафьян — можно подумать, что я не знаю, как выглядит сафьян.
— Милли, ты должна прекратить с ним знакомство.
— Я так и сделаю, но не сразу, сперва мне надо устроить лошадь в конюшню. Кстати, мой голос…
— А что этот голос сказал?
— Он сказал, — но посреди ночи все это было куда больше похоже на божественное откровение, — «Ты взяла себе орешек не по зубам, моя милая. А как насчет Загородного клуба?»
— А что насчет Загородного клуба?
— Это единственное место, где я могу по-настоящему ездить верхом, а мы не члены клуба. Ну что за радость, если лошадь стоит в конюшне? Капитан Сегура, конечно, член клуба, но я ведь знаю, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась. И вот я подумала, что если я начну меньше есть и помогу тебе сократить расходы по дому…
— Ну и что это даст?..
— Тогда ты, может, сумеешь взять семейный членский билет. Запиши меня как Серафину. Это звучит куда приличнее, чем Милли.
Уормолду казалось, что во всем этом есть здравый смысл; один только Готорн был порождением жестокого и необъяснимого детства.
ИНТЕРМЕДИЯ В ЛОНДОНЕ
На одной из дверей в подземном этаже огромного железобетонного здания недалеко от Майда-Вейл красный сигнал сменился зеленым, и Готорн переступил порог. Он оставил свое щегольство на берегах Карибского моря и надел видавший виды серый фланелевый костюм. Дома незачем было пускать пыль в глаза — Готорн стал частицей тусклого январского Лондона.
Шеф сидел за письменным столом, на котором гигантское пресс-папье из зеленого мрамора придавило всей своей тяжестью один-единственный листок бумаги. Возле черного телефонного аппарата стояли недопитый стакан молока, флакон с какими-то серыми пилюлями и лежала пачка туалетной бумаги. Тут же стоял красный аппарат специального назначения. Черная визитка, черный галстук и черный монокль в левом глазу придавали шефу вид факельщика, а вся эта подземная комната напоминала склеп, мавзолей, могилу.
— Вы меня вызывали, сэр?
— Просто поболтать, Готорн. Просто поболтать. — Казалось, что, покончив с похоронами, заговорил, наконец, наемный плакальщик, молчавший весь день с самого утра. — Когда вы вернулись?
— Неделю назад. Обратно на Ямайку вылечу в пятницу.
— Все в порядке?
— Можно сказать, что Карибское море у нас в кармане, сэр, — сказал Готорн.
— А Мартиника?
— Там затруднений нет. Вы ведь помните, в Форт-де-Франсе мы сотрудничаем с Deuixieme Bureau[7].
— Но только в определенных границах?..
— Ну да, конечно, в определенных границах. С Гаити было сложнее, но 59200 дробь два энергично взялся за дело. Сперва я был не совсем уверен насчет 59200 дробь пять.
— Дробь пять?
— Наш человек в Гаване. Выбор там небогатый, и сначала казалось, что он не хочет сотрудничать. Упрямый тип.
