Для неженатого Блейлера клиника была домом, и он все время проводил либо с пациентами, либо с персоналом. Что касается медиков, они находили его постоянное присутствие несколько обременительным. «Порой мне кажется, что он записывает, сколько раз каждый из нас сходил в туалет», — жаловался Юнг.
Как Форель, так и Блейлер были строгими противниками спиртного. «Доктор не в силах вылечить алкоголизм, сам не будучи абстинентом» — таков был один из афоризмов Фореля. «А если пациент страдает приапизмом, значит, его лечащий врач должен отказаться от секса?» — спрашивал Юнг.
Войдя в залитый солнечным светом кабинет, Фуртвенглер приветствовал коллег взмахом руки.
— Садитесь, господа!
Он подошел к шкафу и выудил оттуда бутылку бренди со стаканами. На виду такие вещи держать было нельзя. Все врачи Бюргхольцли недавно получили от начальства строгую директиву: «Ходят слухи, что кое-кто из медицинского персонала считает дозволенным — и даже необходимым — хранить у себя в кабинетах запасы спиртного. Надеюсь, эти слухи лишены оснований, поскольку я уже выразил свое мнение по поводу сей прискорбной привычки». И подпись: «Блейлер».
Лишенного чувства юмора и довольно занудного по характеру, доктора Блейлера тем не менее уважали. С другой стороны, уважали его не настолько, чтобы отказаться от спиртного. У каждого врача в кабинете была заначка.
Менкен сел, но Юнг остался стоять.
— Вы чем-то расстроены, Карл Густав? — спросил Фуртвенглер.
— Да, — ответил Юнг. — У Татьяны Блавинской серьезный рецидив, и я вне себя от злости и разочарования. Что-то — я пока не знаю что именно — заставило ее умолкнуть. Она сейчас почти в состоянии кататонии, и это убивает меня, поскольку мы добились с ней большого прогресса. Кто-нибудь из вас знает, что могло вызвать такую реакцию?
Менкен покачал головой и взял стакан с бренди. Фуртвенглер подошел к Юнгу, стоявшему возле среднего окна, и протянул ему стакан.
— Да, — сказал он. — Не исключено, что я могу это объяснить. Но…
Он вернулся за свой стол и сел.
— Но? — нетерпеливо повторил Юнг. — Что «но»?
— Это чистой воды предположение. — Фуртвенглер сделал глоток.
Юнг нервно порылся в карманах, выудил оттуда манильскую сигару и закурил, бросив обгоревшую спичку на пол.
— Прошу вас, не бросайте спички на пол! — раздраженно буркнул Фуртвенглер. — Возьмите пепельницу. Вы везде оставляете за собой пепел.
Юнг взял пепельницу и, сжав в зубах сигару, а во второй руке — стакан, прошипел:
— Дальше, пожалуйста!
— Блавинская считает, что к ней прибыл посланец с Луны, — сказал Фуртвенглер.
— Вот как? — Юнг подался вперед.
— Да. Естественно, это полная чушь.
— Раз она верит, значит, прибыл, — заявил Юнг. Туг он был непоколебим. — Если мы постоянно будем убеждать графиню, что она не права, мы ей не поможем. Кто этот посланец? Кто-нибудь его видел? Его — или ее? Это мужчина или женщина? Она вам сказала? Что именно она сказала?
— Это мужчина, — отозвался Фуртвенглер, и я его видел.
— Ага!
— Не спешите кричать «ага!». Это просто новый пациент. Палата 306 — неподалеку от номера Блавинской. Очевидно, они встретились…
— Замечательно! Замечательно! Вы хотите сказать — они узнали друг друга?
— Она утверждает, что узнала его.
— И что? Он действительно с Луны?
— Бога ради, Карл Густав!
— Вы понимаете, что я имею в виду. Он тоже утверждает, что прибыл с Луны?
— Нет. Он вообще ничего не утверждает. Он немой.
— Немые луняне! Целых двое! Может, они подпишут конвенцию?
Менкен еле удержался от улыбки.
— Когда он прибыл, этот посланец? — спросил Юнг.
— Вчера днем. И никакой он не посланец. Он приехал… его привезли из Англии..
— Говорят, Англия — та же Луна, — заявил Юнг, глянув на Менкена.
Тот сидел с каменным лицом, чувствуя себя как рефери на теннисном матче. Это была его постоянная роль во время таких дискуссий: чуть меньше, чем участник, чуть больше, чем зритель. Однако именно от него ждали беспристрастных суждений, так что он не имел права становиться на чью-либо сторону.
— Как его зовут, этого человека? — спросил Юнг.
— Пилигрим.
— Пилигрим? Интересно…
— Что именно вам интересно?
— Все! Татьяна Блавинская уверена, что он такой же лунный житель, как она сама, это я понял. Но что вы еще о нем знаете? Кто он, из какого социального круга? Быть может, он человек искусства?
— Боже правый! Да, верно, — ответил Фуртвенглер. — Вы слышали о нем?
— Как его зовут? Я имею в виду его имя.
— у него нет имени. Он Пилигрим — и все.
— Так он подписывается. Я читал его статьи. Он искусствовед, причем блестящий. Написал великолепную книгу о Леонардо да Винчи. Умный парень… И в чем его проблема? В каком он состоянии?
— Он потенциальный самоубийца.
— Бог мой, как печально! Он уже пытался наложить на себя руки?
— Да, несколько раз. В последний раз он повесился. Обстоятельства его самоубийства крайне необычны. По идее он должен был умереть.
Фуртвенглер рассказал о медицинских отчетах Грина и Хаммонда, которые оставила ему для изучения леди Куотермэн.
— Мне хотелось бы его увидеть, — сказал Юнг. — Очень хотелось бы! Можно?
— Конечно. Поэтому я и пригласил вас обоих.
— Так вы говорите, он должен был умереть, но каким-то чудом остался в живых? — спросил Менкен.
— Похоже на то, — откликнулся Фуртвенглер. — Оба обследовавших его врача подписали свидетельство о смерти и уехали. Как вдруг — часов через пять, или шесть, или семь после повешения — он ожил.
— Возможно, на самом деле он не хотел умирать, — предположил Менкен.
— Но вы говорили, он хотел покончить с собой и до того. То есть были другие суицидные попытки? — спросил Юнг.
— Да.
— Тоже повешение?
— Нет. Другими способами. Он топился. Принимал яд. Все как положено.
— Потрясающе! Хотя, быть может, Менкен прав, и парень просто плохо старался?
— По-моему, для того чтобы пролежать семь часов без дыхания и пульса, нужно как следует постараться, — возразил Фуртвенглер.
— А теперь Блавинская думает, что он явился к ней с Луны.
— Увы…
Блавинская не относилась к числу любимых пациентов Фуртвенглера.
Юнг сел и решительно хлопнул себя по колену.
