LXXII. Памятка
Откормленные сурки.
LXXIII. Вещи, оставшиеся от прошлого
Мы с Публием Савфеем вздумали перечислить оставшиеся от прошлого вещи, которые нам по-прежнему дороги.
Лоскут желтой ткани — того желтого цвета, что дают только листья ромашки.
Две таблички Квинта Альцимия, где и трех слов не наберется.
Двуколка в сарае.
Детская юла, некогда голубая, а нынче выцветшая, почти белая.
Ногти и волосы Папианиллы.
— Единственные вещи из прошлого, достойные воспоминаний, — это ночи, когда сияет полная луна, да сухая земля, не боящаяся ничьих следов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
(листы 500, л. с. — 505, о. с.)LXXIV. Воспоминание о К.Альцимии
На Квиринале[76]Квинт тихонько стучал четыре раза в ставень. Я распахивала ставни. В тумане одежда его пропитывалась сыростью. Он сжимал меня в объятиях, а я со смехом просила его сперва скинуть дорожный плащ[77]. Волосы у него были растрепаны, на прядях, словно на листьях папоротника, дрожали капли влаги. Он просил полотенце. У меня в комнате не было жаровни. Я раздевала и растирала его. Пальцы его рук и ног всегда были холодны, как снег. Прижавшись ко мне, он шептал на ухо какую-нибудь непристойность, и это возбуждало и веселило меня.
LXXV. Памятка
Слабительный отвар мальвы.
Чан для ванной комнаты.
LXXVI. He забыть
В термы Тита.
LXXVII. Описание зимы
Я люблю ее бодрящий холод, не оскверняемый дождями или хмарью; звонкий стук шагов в аллеях парка.
Белое кружево инея на кровлях и мраморных статуях.
Белое кружево инея на прическах служанок. Резкие краски зимы.
Облачка пара, поднимающиеся изо ртов детей, животных, мужчин, мальчиков-рабов, посланных колоть лед.
Люблю глядеть, как рдеет древесный уголь в жаровнях и людские тела тянутся к ним, ища тепла, — самые разные части тел, смотря по тому, что именно хочет согреть человек, как именно привык греться.
LXXVIII. Катар
Жестокий катар, от которого безумно болит левая половина головы. Кашель, лишающий сна. Публий Савфей навещает меня. Я дышу прерывисто и трудно.
— У тебя в сердце пепел и зола прошлого, — говорит он мне. — То, что мы пережили, никогда не сгорает дотла. И эта малая толика пепла препятствует дыханию.
LXXIX. Сентенция П. Савфея Минора
П. Савфей пришел, как обычно, в своей голубой шерстяной повязке. Поверх нее он надел желтую шапочку. Я по-прежнему кашляла. Спатале вносила отвары, горячее вино; Марулла наливала масла в лампы. Небо приняло цвет чернил — такие извергает напуганная каракатица. У меня начался ужасный приступ кашля. Да и Публий тоже покашливал. Я припомнила болезнь Спурия. И заговорила о смерти.
— Тебе нечего бояться, — успокоил меня Публий. — Это я стану первой куклой[78]. Как и все мужчины, которых судьба бросает на арену смерти.
LXXX. Памятка
В апреле она отправится по Тибру в Порт.
LXXXI. Запомнить
Старые подметки, сгнившие в грязи.
LXXXII. Признаки счастья
Вот каковы признаки счастья: унаследованное богатство.
Точный язык и чистый, без акцента, выговор.
Парк, богатый растениями и тенистыми деревьями, обширный и холмистый.
Крепкое, здоровое тело.
Друзья, не схожие меж собою, говорливые, любящие изысканное чтение, и, наряду с ними, невзыскательные, чуть грубоватые гости.
Лицо человека, глаза которого, наподобие восточного зеркала, отражают все движения души.
Сон, длящийся пять часов, лишь бы его не прерывали.
Общество мужчины, который любит наслаждение, иными словами, ритуал наслаждения.
Сдержанный испуг в месте, куда наведалась смерть.
Купание.
Игра на лире.
LXXXIII. Старая острота Сп. Поссидия Барки
Десять урожаев тому назад Спурий частенько говаривал: «У Публия такой тощий зад, что его без труда можно втиснуть в зад Мария».
LXXXIV. Счастье
Вот счастье: бродить в окрестностях улицы Субуры[79].
Одиннадцатый час и дружеская болтовня, в то время как закрываются лавки.
Получение Вителлианских табличек[80].
Хмель перед сном.
LXXXV. Памятка
Мятный настой от кашля.
Смягчающий отвар мальвы.
Сассинские сыры.
LXXXVI. Словцо П. Савфея Минора
Публий отпустил словцо по поводу трусости М. Поллиона:
— Он на четвереньках пьет воду из собачьей миски.
LXXXVII. Запах Назики
Назика приходит ко мне с визитом. Назика по советам Мелании, прошла обряд крещения получив христианское имя Паулина. Я вдруг говорю ей:
— От тебя идет невыносимый запах. Покажись Сотодесу!
Но Паулина утверждает, что тело девственницы должно подвергаться нескромной, а иногда и бесстыдной церемонии очищения не более одного раза в неделю. «Плоть есть скверна!» — объявляет Паулина. Я со смехом отвечаю, что на нее достаточно только взглянуть, чтобы согласиться с этим утверждением. Я не решаюсь расспросить ее подробнее об этой пагубной мании, которая так плохо согласуется с юным непорочным телом, предназначенным богам, а ныне покрытым коростой грязи. И отчего Паулина перед тем, как сесть, делает такой жест, будто смахивает пыль со скамьи, на которую хочет опуститься? Уж скорее ей следовало бы отряхнуть от пыли собственный зад.
