И молодая графиня Ната, точно белая волшебница, встала между лежащей на турецкой оттоманке Ксаней и появившимися на пороге комнаты людьми.
Их было пятеро.
Граф Денис Всеволодович Хвалынский, высокий, изящный господин о чуть седеющей шевелюрой, во фраке и белом галстуке и, рядом с ним, хрупкая, изящная, стройная, красивая женщина, вся окутанная в облака белых воланов, рюшей и кружев.
Это была графиня Мария Владимировна.
Толстая, неуклюжая и рыхлая женщина лет пятидесяти в лиловом платье и черном переднике, Василиса Матвеевна, воспитательница графини и ее младших детей, теперь исполняющая роль экономки и домоправительницы графов, стояла немного поодаль за своими господами. Ее бывшие воспитанники остались на пороге. Двое детей, близнецов по двенадцатому году, брат и сестра, Наль и Вера, были хрупки, миловидны и изящны, как две дорогие фарфоровые статуэтки. Волосы девочки, уложенные на затылке в какой-то замысловатый узел, струились вдоль спины и плечей красивыми пепельными волнами, в то время как у мальчика, подстриженные в кружок, они вились затейливо вдоль матово-белого, совсем нетронутого загаром лица. Черты лица обоих детей были тонки, с неуловимой печатью надменности, присущей аристократам.
В комнате царил полумрак. Японский фонарик обливал ее таинственным светом, голубовато-прозрачным, как лунное сияние в летнюю ночь. Откуда-то издали, сладко замирая, неслись звуки бального мотива…
Графиня неслышной, быстрой походкой первая приблизилась к дивану, взглянула на распростертую на нем девочку и тихо ахнула:
— Боже мой! Что за очаровательное дитя!
И, помолчав немного, присовокупила:
— Завтра же я занесу ее на полотно, да, да, завтра же…
— Ради Бога, мама, не разбудите ее! — и графиня Ната, усевшись у ног Ксани, умоляюще сложила свои маленькие ручки.
— Нет, нет! Я только взгляну!.. Посмотри, — обратилась тем же шепотом графиня по-французски к мужу, — посмотри, Денис, что за красота!
Граф быстро приблизился к оттоманке, взглянул на спящую и тихо вскричал:
— Это она!
— Кто она? Кто она? — так и посыпались на него со всех сторон вопросы.
— Да она! Та, что стреляла в Буланку и спасла меня и Нату в ту грозовую ночь… Не может быть, чтобы я ошибся.
Граф хотел прибавить еще что-то, но тут же закусил губы.
Спящая Ксаня проснулась. Огромные, черные глаза ее широко раскрылись и, как две яркие звезды, блеснули в полумраке.
— Где я? — прошептала она, дико озираясь по сторонам.
— У друзей! Не бойся ничего. Мы не дадим тебя в обиду, прелестное дитя!
И графиня Мария Владимировна нежно провела по черным спутанным кудрям девочки своей душистой рукой.
Ксаня, не привычная к ласке, отодвинулась назад. Потом живо вскочила на ноги и, все еще продолжая дико озираться, проговорила быстро:
— Пора мне… в лес… дядя хватится… В лес… домой пустите!..
— О, нет, тебя нельзя пустить одну, дитя! Они опять обидят тебя. Ты останешься с нами. Ведь ты хочешь остаться с нами? — урчал, как ручеек, нежный голос графини.
— Не хочу! — грубо вырвалось у Ксани, — меня ждет дома хромой Василий… Пора мне, пустите меня!
— Ах, ай, ай, ай, как стыдно, барышня, господам перечить, — затянула домоправительница Василиса Матвеевна сладким голосом, скашивая на Ксаню свои лукавые глаза. — Надо у господ ручку поцеловать, надо в ножки поклониться господам за то, что призрели господа, из рук пьяной оравы вырвали, а вы, можно сказать, кобенитесь… Ай, как не хорошо, маточка!
И рыхлая домоправительница закачала неодобрительно своей большой круглой головою.
Ксаня дико взглянула на нее.
— Я хочу в лес! — вырвалось у нее из груди недоброжелательно и глухо.
— Дитя! Милое дитя! Успокойся! — и графиня-мать нежно обняла стройные, сильные плечи лесовички, — твое возвращение в лес теперь немыслимо… Завтра утром мы поговорим с тобою. Эту ночь ты переночуешь здесь. Я так желаю. Так надо… Сейчас нам необходимо спешить к нашим гостям… Молодой графинюшке тоже… Ты побудешь с этой дамой. Ее зовут m-lle Жюли… Лучше всего усни… Сон подкрепляет тело и дает забвение всему дурному… М-lle Жюли, позаботьтесь о прелестном ребенке!
И графиня, наскоро поцеловав черные кудри Ксани, исчезла за дверьми комнаты. За нею исчезли и все остальные.
Графиня Ната подошла к девочке, взяла ее за руку и сказала просто:
— Завтра папа наградит вас. Ведь вы наша спасительница. Завтра же вас отпустят домой. А сегодня потерпите немножко. Вы видите — у нас бал. Надо спешить к гостям… Милочка моя! Не бойтесь ничего! Вы между друзьями. Если бы вы знали, как мать и отец благодарны вам!.. Они не хотят тревожить вас и потому только не упоминают вам об этом теперь.
— Я не боюсь, — угрюмо буркнула Ксаня, — я ничего не боюсь. Пустите меня в лес, не держите!
— Нельзя, милая. М-lle Жюли, убедите ее, что этого нельзя, — с каким-то трогательным бессилием прошептала юная графиня и выскользнула за порог, ободряюще и нежно поцеловав при этом Ксаню.
Старая француженка осталась с Ксанею вдвоем.
— Вы сирота? — с чуть заметным акцентом произнесла она, желая чем-нибудь развлечь свою необыкновенную гостью.
Ксаня нетерпеливо подернула плечами.
— Какое кому дело, сирота или нет? — резко оборвала она.
— Вы невежливы. Это нехорошо. Нельзя быть невежливой вообще, а тем более с людьми, которые желают вам пользы, — строго заметила француженка.
— Мне надо в лес! Пустите меня! — прошептала Ксаня с тоской и злобой.
— Дитя, вы слышали, что говорила графиня? Сейчас вас отпустить нельзя, — и голос гувернантки зазвенел твердой и резкой нотой.
Ксаня исподлобья взглянула на нее.
— Все равно уйду! — буркнула она себе под нос. — Что я, цепная собака, что ли?
И черные глаза угрюмо сверкнули из-под спутанных на лбу кудрей.
— Вы — злое дитя! Я чувствую, что не столкуюсь с вами. Надо привести графиню, пусть сама возится с вами! — строго произнесла m-lle Жюли, направляясь к двери.
На минуту черные глаза Ксани загорелись надеждой. «Уйди только, уйди и оставь дверь открытой… а я… айда и поминай, как звали!..» — вихрем пронеслось в ее голове.
Ксаня совершенно забыла в эту минуту о том, что эта француженка вместе с молодой графинюшкой всего часа два тому назад вырвали ее из когтей верной гибели. Впечатления на диво быстро менялись в взбалмошной и горячей голове, и упрямая и своенравная лесовичка едва ли помнила теперь о трагическом приключении с крестьянами.
