– Президент.
– Во всяком случае, какое-то высокопоставленное лицо.
– Аннабель – непростая девушка.
– Не увлекайся. Знаешь, что я думаю о благонамеренном гражданине, который сортирует свой мусор, раскатывает в экологически чистой колымаге, питается биологически чистыми продуктами, голосует за «зеленых» и порицает парниковый эффект?
– Нет.
– Что он идиот.
– И пока настоящие загрязнители губят планету, благонамеренный гражданин гадит себе потихоньку со спокойной совестью.
– Это зависит от того, насколько он оболванен.
– Пока я не видела, чтобы хоть один вышел на демонстрацию против заводов. Наоборот, все требуют, чтобы их не закрывали.
– Аннабель не участвует в демонстрациях, она действует внутри правительства.
– Значит, сама оболванивает граждан. Ее дурацкая экология ничего не доказывает. И ничего исключительного в ней нет.
– Особенной в моих глазах ее делают вовсе не экологические убеждения, а ее гардероб.
Они покинули квартиру и вошли в лифт.
– Это от тебя воняет, как от шлюхи? – спросила Сильви.
– Попробовал духи Аннабель.
– Вначале я хочу выяснить, что тут произошло вечером второго марта.
– Пса.
– Только он что-то видел.
17
– Знаешь анекдот про женщину в битком набитом брюссельском автобусе? – спросила Сильви, прижатая к Натану в переполненном автобусе восемьдесят пятого маршрута.
– Нет.
– Она говорит своему соседу: «Вы не могли бы сдвинуть вашу руку куда-нибудь еще?» А он ей отвечает. «Я бы с удовольствием, но не осмеливался».
Улыбку у него вызвал не анекдот, а выражение на лице Сильви – смесь простодушия и серьезности.
– Бельгийцы кажутся французам смешными, – сказала она. – Бельгийцы и блондинки. Сам видишь, я сплошь из недостатков.
Они сошли в Сент-Уэне. Под дождем, по грязной аллее, потом через заросший бурьяном двор выбрались к приюту для бездомных животных. Сильви толкнула дверь, нуждавшуюся в починке. За стеклянной перегородкой сортировала папки высокая нескладная женщина с седоватым узлом на затылке и тонкими, длинными пальцами. Сильви просунула голову в окошечко и попросила, чтобы им показали пса Аннабель. Ирен Ларош звякнула связкой ключей и отвела их в своего рода ангар, разделенный на множество боксов, забранных решетками. Тут под стук дождя по кровле из листового железа и плексигласа ожидали «усыновления» около сотни осиротевших животных.
– Это, конечно, не Версаль, но тут они хотя бы под крышей.
– Почти, – поправила ее Сильви, отступив в сторону из-под струйки воды, пролившейся на нее сверху.
Их прибытие сопровождалось разноголосым тявканьем и гавканьем. Все собаки вскочили на задние лапы и, уперевшись в решетку, демонстрировали себя во всей красе. Все, кроме одной, забившейся в дальний угол своей клетки.
– Вот он. Тот самый барбос.
Глаза пса прятались под косматой длинной челкой, откуда торчал только черный нос.
– Что с ним? – спросил Натан.
– Что-то вроде катаплексии, – ответила Ирен на безупречном английском. – Оцепенение. Подвижность возвращается, только когда приносят еду. Остальное время даже не шевелится. По словам ветеринара, он очень напуган. Никогда такого не видела. Когда входят в его клетку, чтобы почистить, может проявить агрессивность.
Диагноз был весьма приблизительный. Главным свидетелем исчезновения Аннабель Доманж никто толком не интересовался.
– Можете рассказать о нем поподробнее?
– О чем вы еще хотите узнать?
– О его породе, характере, повадках. Я в собаках совершенно не разбираюсь.
– Это вандейский бассет-грифон. Фанатичный охотник. Очень сильный, энергичный, храбрый и выносливый.
– Похоже, он все это растерял.
– Когда его сюда доставили, он был в шоке. В нормальном состоянии это превосходная охотничья собака, которая ничего не боится. Если его оставить в лесу, он инстинктивно найдет дичь, выгонит из норы и нападет. Не понимаю, что могло его так напутать.
– Он жил в квартире, в городе, среди бетона. Вот и стал пугливым.
– Вы правы.
– Когда его кормят?
– Он ест нерегулярно. Когда выходит из оцепенения.
– Его с самого начала поместили в эту клетку?
– Да.
– А кто приносит еду?
– Я.
– Как его зовут?
– Понятия не имею.
Он повернулся к Сильви. Она надула губы, показывая, что тоже не в курсе.
– Мне надо это знать.
Сильви открыла свою папку и взялась за мобильный телефон.
– Я переночую в его клетке, – сказал Натан.
– Что?! – воскликнули обе женщины хором.
– Этот пес владеет важной информацией. Я смогу добыть ее, только оставаясь рядом.
– Это запрещено, – возразила Ирен.
– А я уверен, что на сей счет нет никакого правила, поскольку никто раньше этого и не домогался.
– Вы же не…
– Займись этим, – обратился Натан к Сильви.
– Чем? – спросила бельгийка, жонглируя листками своего досье, очками и мобильным телефоном, пытаясь при этом увернуться от сочившейся с крыши воды.
– Выясни кличку пса и договорись, чтобы я мог тут остаться.
Сильви ушла, увлекая за собой Ирен. Натан вошел в клетку. Вандейский бассет-грифон еще глубже забился в свой угол, сжавшись в комок. Натан сел на грязные, мокрые опилки, стараясь вести себя как можно незаметнее. Провонявший собственной мочой пес явно мучился от страха. И этот страх был как-то связан с внезапным исчезновением его хозяйки. И в его бегстве, и в последующей неподвижности проявилось сильнейшее эмоциональное перенапряжение. Оно же вызывало агрессию, стоило кому-нибудь к нему приблизиться. Хотя иногда неожиданно ослабевало. Чтобы держать животное в таком страхе, нужна постоянно действующая причина. И она все еще сказывалась здесь: бассет продолжал чувствовать видеть или слышать нечто, связанное с пропажей хозяйки. Что же именно?
Пес не спускал с него глаз. Его висячие, чуть скрученные уши лежали на полу. Проходили часы, но никто из них не шелохнулся. Натан сам превратился в беззлобную фаянсовую собачку, чтобы приучить пленника к своему присутствию. Животные в других боксах заснули. Тишину нарушал только стук дождя по кровельному железу, шлепанье капель по плитам пола, потрескивание устаревшего электросчетчика, мигание неоновых ламп. Натан задремал.
