Пока Вибе и Сёрен были вместе, они все делали вместе. Собирали клубнику, путешествовали на поездах, ездили в Индию, жили в комнате в общежитии. У них был даже общий счет, хотя без этого вполне можно было обойтись. Они носили кольца в знак того, что состоят в гражданском браке. В течение тех двадцати пяти лет, когда они были вместе, Сёрен не допускал даже мысли о том, что Вибе — не любовь всей его жизни. Вибе была его девочкой. Точка. Они встретились на первой же дискотеке в первом классе гимназии, их подростковая любовь переросла потом во взрослое чувство, и никому не приходило в голову ставить подлинность этого чувства под вопрос — и уж тем более самому Сёрену. Но однажды утром, лет тринадцать назад, когда им обоим было около тридцати, Вибе проснулась и сказала, что хочет ребенка. Они никогда толком об этом не говорили, так что Сёрен поначалу даже не воспринял это всерьез, но механизм был уже запущен. К власти в их отношениях пришли биологические часы Вибе, и вскоре после первого разговора тема ребенка стала для них болезненной. Сёрен не хотел детей. Он объяснил Вибе почему: ему совершенно не хотелось детей. Сёрен считал, что это вполне достаточное основание. Вибе кричала. Вибе, которая всегда была такой спокойной и милой, Вибе, которая ни при каких обстоятельствах не выходила из себя. Она кричала, что это смешно, что это не причина, что их двое в этих отношениях. Сёрен попытался объяснить еще раз, с самого начала, но это, конечно, не могло помочь. Однажды днем он вышел прогуляться и обдумать все еще раз. Он не хочет детей — но почему? И тогда, впервые с тех пор как он встретил Вибе, он задумался: не потому ли это, что он не любит ее достаточно сильно? Вечером она сказала ему то же самое, без всякого крика. Просто спокойно сказала, что, если она так сильно хочет ребенка, а он не готов пойти ей навстречу, это значит, что он ее не любит.
— Я люблю тебя, — в отчаянии сказал Сёрен.
— Ты любишь меня недостаточно сильно, — ответила Вибе. Она стояла спиной к нему и снимала сережки, и Сёрен задумался. Вибе медленно повернулась к нему.
— Ты молчал слишком долго, — сказала она. — Я думаю, нам надо разойтись.
В ее взгляде был вызов. Конечно, они не должны расходиться. Вибе его лучший друг, у него нет никого ближе Вибе, он никому не доверял так, как Вибе. Она знала Эльвиру и Кнуда, она знала, почему он рос у своих бабушки и дедушки, она была частью семьи, и он любил ее. Сёрен крепко обнял ее тем вечером, и они договорились немного подождать. На самом деле эта договоренность значила, что, если Сёрен не передумает в ближайшее время, он должен будет съехать с квартиры.
Сёрен родился в Виборге и прожил здесь вместе с родителями первые пять лет своей жизни. Недалеко от них жили родители его мамы, Кнуд и Эльвира. Они продолжали жить в том доме, в котором выросла мама, рядом с маленьким городком, дом стоял на взгорке, сад за домом спускался вниз под уклон, траву на лужайке было сложно косить, а сад был полон мест, в которых можно было прятаться, и в нем росла высокая спутанная трава. Сёрен почти ничего не помнил из раннего детства, зато прекрасно помнил этот красный дом Кнуда и Эльвиры — может быть, потому, что именно здесь, в саду, Кнуд рассказал ему, что его родители погибли в автокатастрофе. Он гостил у бабушки с дедушкой в те выходные, а родители одолжили их машину и уехали куда глаза глядят. Это было единственное его воспоминание из раннего детства — как он узнал об их смерти летним вечером, на краю сада, и как собака Спиф стояла рядом и гавкала. Все остальные воспоминания относились уже ко времени после того, как они переехали в Копенгаген и поселились в доме на Снерлевай. Кнуд и Эльвира были школьными учителями, так что они оба устроились работать в ближайшую частную школу, в которую отдали Сёрена. На Снерлевай Сёрен прожил все оставшееся детство. Далеко-далеко от красного дома.
Сёрен и Вибе встречались уже около года, когда она узнала, что между Сёреном и теми, кого она привыкла считать его родителями, не хватает одного поколения. Подозрения зародились у нее однажды летним днем, когда они собрались пообедать в саду и Сёрен смешивал в кувшине воду с сиропом. Эльвира была уже там, было слышно, как она возится, расстилая скатерть на столе в саду, и как шумит нестриженая трава. Пока Сёрен разводил сироп, Вибе рассматривала свадебную фотографию его родителей, стоявшую на серванте в столовой. Вдруг темное удивление разлилось по ее лицу, и она взглянула на фотографию так, как будто впервые разглядела ее в деталях. Похоже было, что она собирается что-то сказать, но потом передумала.
Позже в тот же день они лежали в комнате Сёрена и слушали пластинки.
— Кто это на фотографии? — спросила Вибе наконец.
Сёрен перевернулся на спину и положил руки под голову.
— Мои мама и папа, — ответил он.
Вибе немного помолчала и вдруг резко села на кровати.
— Но этого не может быть, — горячо сказала она.
— Почему? — спросил Сёрен, глядя на нее.
— Как почему? Потому что цвет глаз просто так не меняется, а у Кнуда на этой фотографии карие глаза, и… — рассерженно сказала она, — …и… — Вибе внезапно отвела глаза в сторону, — теперь у него голубые глаза, — сказала она наконец. — У них у обоих голубые глаза… — она повернулась к Сёрену и внимательно посмотрела на него, — …а у тебя карие, — прошептала она.
Сёрен развернулся, приподнялся на локте и подпер щеку кулаком. Ему нужно было немного времени, чтобы решиться и вытащить этот пыльный сундук на свет божий и раскрыть его перед Вибе. Не то чтобы это было тайной, что Эльвира и Кнуд — его бабушка и дедушка. Об этом просто никогда не говорили. Это было чем-то само собой разумеющимся.
— Кнуд и Эльвира — родители моей мамы, — сказал он. — Мои родители погибли, когда мне было пять. В автокатастрофе. Это их фотография стоит в столовой. Мама и папа в день свадьбы. Их звали Петер и Кристине.
Вибе лежала не шевелясь.
Полицейским Сёрен решил стать по примеру Хермана, отца Якоба Мадсена. Якоб был ровесником Сёрена, жил в нескольких домах от него, на Снерлевай, и они часто играли вместе. Херман Мадсен работал в отделе убийств, и Сёрен им восхищался. У Якоба были две старшие сестры и мама, которая работала библиотекарем на полставки. Его семья вообще была мало похожа на семью Сёрена. Родители Якоба не имели никакого отношения к движению хиппи. Эльвира и Кнуд не были настоящими отвязными хиппи, но леваками были, и в их гостиной часто проходили шумные собрания, на которых договаривались об акциях протеста и делали плакаты. Особенно шумно они протестовали против войны во Вьетнаме, и хотя Сёрен гордился своими бабушкой и дедушкой, ему очень нравилось проходить те пятьдесят метров, которые отделяли его от дома Якоба, и погружаться в мирную атмосферу. Отец Якоба возвращался с работы и устраивался в кресле с газетой, Якоб валялся на своей кровати с ящиками под ней и читал комикс, мама Якоба готовила на кухне овощную запеканку или говяжьи котлеты с луком. Дома Сёрена частенько кормили кашами, странными вареными блюдами и салатами из всего, что обнаружилось в холодильнике.
Когда дома у Якоба наступало время ужина, мама звонила в маленький колокольчик, и все садились за стол. Как только отец Якоба опускался на свой стул, Якоб с Сёреном замолкали, надеясь, что сегодня он будет в настроении рассказывать истории. Опыт показывал, что, если они болтали перед едой, Херман мог так и не проронить ни слова в течение всего ужина, но если они сидели тихо, говорили только «передайте перец, пожалуйста» и давали Херману в тишине и покое утолить первый голод, он приходил в отличное расположение духа и становился словоохотливым.
