рука руку моет. Потому надо действовать самим. Сейчас, дождемся ответа Анны, и будем думать, что делать.
Бабка смотрела то на меня, то на телефон. Из объекта ненависти я превратился в источник надежды. Пошатываясь, к нам пришла заплаканная и бледная мама Инны, привалилась к стене. Секретарша притащила ей стул, но садиться женщина не стала.
Я поделился соображениями, что, скорее всего, расстраиваться рано и Инна жива. Возможно, она и не пострадала, просто, убитая горем, не понимает, как больно делает своим родителям. Потому ее надо срочно найти, этим мы и займемся в ближайшее время, вот, только дождемся…
Зазвонил телефон, я взял трубку.
— Дай мне родителей девушки, — сказала Лялина, и я передал трубку матери Инны.
Анна представилась и подробно рассказала, куда идти, как писать заявление, и в ответ на жалобы на ментов, уверила, что там уже ждут и, как только будет заявление, сразу же приступят к поискам.
Как и родичам Инны, мне очень хотелось верить, что все обойдется.
Потому что как жить, зная, что послужил причиной смерти одноклассницы?
Слушая Лялину, мать Инны наполнялась уверенность, кивала, спина его распрямлялась, в глазах зажигалась решимость. Лялина не должна была этого делать, но она подробно рассказывала, что подростки ранимы и безрассудны, и рано отчаиваться, но тревогу бить нет, не рано, и что милиция поможет, и лично она, старший лейтенант Лялина, проконтролирует, чтобы все было сделано наилучшим образом. А пока стоит проверить подруг и места, где девочка могла бы затаиться — она может не идти домой, испугавшись наказания. Одно дело — порыв, такой благородный и красивый, и другое — найти смелость и выключить для себя солнце навсегда.
Распрощавшись с Лялиной, мать Инны поблагодарила директора, кивнула мне и собралась в отделение. Я сказал:
— Терять время нельзя. Менты раньше, чем через час, суетиться не начнут. Предлагаю освободить мой класс от занятий, и мы начнем прочесывать берег.
Директор поскреб ручкой за ухом — наверное, соображал, как это побыстрее провернуть. Я ему помог:
— Предоставьте мне одноклассников, а сами предупредите учителей, что нас не будет. Вы, — обратился я к бабушке, которая перестала умирать и подобралась, — извините, не знаю, как к вам обращаться.
— Валентина Марковна.
— Очень приятно… хотя нет, вру: неприятное знакомство вышло. Вы, Валентина Марковна, с нами не ходите, а проведите работу с соседями, проверьте те места, где Инна может прятаться.
— Если она прячется, я ее выпорю, как сидорову козу! Это ж надо додуматься!
Ну вот, уже хорошо, что перестали воспринимать Инну мертвой. А вот я — не перестал, я боялся этого до икоты, до ледяного кома под сердцем.
Если это случилось — уеду и больше не вернусь. Начну все с нуля, побреюсь наголо, выбью зубы, чтобы девки не западали…
Стоп! Инна — жива, осталось просто ее найти. Только бы не вздумала куда-то уехать! Тогда найти ее будет сложнее.
Я обратился к секретарше:
— Прозвоните, пожалуйста, морги и больницы. Вдруг Инну достали из воды и доставили с переохлаждением.
Директор то ли улыбнулся, то ли скривился, и не сдержался:
— Эк ты всех построил! Теперь верю, что смог провести пикет. Что ты делаешь с оболтусами такого, что они тебя слушаются?
— Людям нравится перекладывать ответственность, нравится, чтобы решали за них — но в их пользу. Вот и ответ.
Дрэк подытожил:
— Елена — в милицию, Алла — звонить, Валентина Марковна — искать, Павел — прочесывать берег. Ты весь класс собираешься поднять на поиски?
— Тех, кто согласится. Откажутся, может, трое. Тем, кто со мной не дружит, захочется если не помочь, так легально прогулять уроки.
Мы с директором направились в класс, я не спешил, прокручивал в голове то, что надо сказать. Про самоубийство из-за любви — нет, да и вообще про самоубийство не стоит — сама Инна спасибо скажет, когда найдется…
Если найдется. Мне удалось убедить отчаявшихся людей в том, что она жива, но самого бросало то в жар, то в холод. Вот сейчас накатило неверие, а с ним — отчаянье, аж руки заледенели и холодный пот выступил.
Сейчас пойдем берег прочесывать, а она лежит мертвая, холодная, синяя, и чайка глаз выклевывает… Бр-р-р!
— Про самоубийство — ни слова, — проинструктировал я дрэка, — всем говорим — просто пропала, пошла на море и не вернулась.
— Да, так правильно, — кивнул он.
Мы вошли в кабинет — у доски отвечала Гаечка, осеклась, уставилась радостно на дрэка и воскликнула:
— Геннадий Константинович! Вас нам вернули? Ура-а-а!
И аж запрыгала у доски, хлопая в ладоши. Никитич растерялась, она думала, что меня вызывают на ковер. Визит дрэка все восприняли как явление царя народу, встали, захлопали. Баранова тоже аплодировала, и Райко — если бы сидела неподвижно, это воспринялось бы как недовольство, а зачем ей злить директора при ее любви к вылизыванию начальствующих задов?
Директор сделал вид, что ему все равно, но как же трудно было скрыть, что он приятно удивлен! Да нет, он просто счастлив! И про Инну он почти забыл, купаясь в лучах обожания. Всем надо, чтобы их любили: и старым, и юным. И чем сложнее любить человека, тем сильнее он нуждается в любви.
— Спасибо, тронут. — Он сперва приложил руку к груди, потом вытянул ее вперед, будто веля всем замолчать. — На самом деле повод нерадостный.
Воцарилась мертвая тишина, лишь шумно скребла в затылке Желткова. Спохватилась, убрала руку и покраснела.
Дрэк посмотрел на меня, и стало ясно: он хочет, чтобы говорил я. Ну, логично, раз класс меня слушается.
— Инна Подберезная пропала, — сказал я.
Могучая и строгая Никитич сразу как-то съежилась и постарела.
Лихолетова охнула и закрыла руками лицо. Я вспомнил, что Инны нет в школе второй день, и поспешил всех успокоить:
— Сегодня на рассвете она пошла прогуляться к морю — так
