старушка, которая вчера обрезала розы — бабушка Инны. Ее подбородок трясся, как при болезни Паркинсона, пальцы сжимались и разжимались.
— Что… с Инной? — спросил я, косясь на дрэка, сложившего руки на груди.
— Надеюсь, это ты нам расскажешь. — Он шагнул от окна к столу, подвинул ко мне листок, лежащий текстом вниз. — Читай.
Обмирая, я взял листок, перевернул его и вдруг понял, что вижу черноту — глаза сами закрылись. Пришлось разлепить веки. Знакомым почерком было аккуратно выведено: «Мама, папа, бабушка, я люблю вас, простите меня! Поцелуйте Вадика. Так больно, что нет сил терпеть. В моей смерти прошу винить Павла Мартынова».
Я сглотнул слюну. Способность соображать отшибло разом. Бабушка зарыдала, завыла. Дрэк поджал губы и отвернулся.
Кувыркнувшись, листок выпал из одеревеневших пальцев и лег текстом вверх.
Глава 4
Пока еще не поздно
Способность говорить отшибло напрочь. Меня словно выхватили из воды и бросили на горячий песок. Столкнули в пропасть. Швырнули голого в сугроб. Я стоял пришибленный, пытался собрать калейдоскоп мыслей, но не получалось из-за разливающейся в душе черноты.
— Инночка, — выла бабушка, как на похоронах, грозя сжатыми кулаками кому-то невидимому, — господи, как же так! За что-о?
Сглотнув вязкую слюну, я все-таки выдавил:
— Что с ней? Она… жива?..
— Ирод! — Старуха кинулась на меня, оскалившись, будто одержимая.
Я перемахнул за стол, к дрэку, и крикнул:
— Она жива⁈
Бабка уперлась в стол и прошипела:
— Ее три дня искать никто не будет! А вдруг еще можно… помочь?
— Что с ней? — заорал я, и мой крик подействовал, как пощечина — на истерящего.
— Что ты ей сделал, изверг? — продолжала гнуть свою линию бабка.
— Она жива? — орал я в ответ. — Скажите что-то внятное! Иначе никто вам не поможет!
Всхлипнув, бабка опустилась на подогнувшиеся колени. Закатила глаза и схватилась за сердце. Дрэк метнулся к ней.
— Вам плохо? Корвалол? У меня есть!
Ничего не говоря, старуха раскачивалась на стуле и подвывала. Я осторожно, на цыпочках подошел к ней и сказал спокойно:
— Вчера Инна призналась мне в любви. Я отверг ее, сказал, что нам надо учиться и что я не готов. Она разозлилась и убежала домой.
Бабка перестала подвывать и навострила уши, вскинула голову.
— Что с Инной? — спросил я, внутренне съеживаясь.
Воображение нарисовало девушку в петле. Посиневший труп утопленницы. Бледное лицо отравившейся таблетками — сейчас-то что угодно можно купить в аптеке без рецепта!
— П-п-п… Пропала.
— То есть она жива! — воскликнул я.
Бабка мотнула головой, подняла записку и потрясла ею.
— Н-н-н… У меня клофелин пропал. И круг для купания исчез. Она утопилась! Из-за тебя!
Все, что я мог сказать:
— А что мне было делать? И вообще, может, она передумала топиться и сидит ревет где-то под кустом?
Директор поднес старушке рюмку с корвалолом, она выпила залпом, всхлипнула и покачала головой:
— Инночка бы никогда… так… с нами не поступила!
— Ее надо искать! — проявил решительность я, понимая, что каждая минута на счету.
Охваченная эмоциями, девушка и правда могла напиться клофелина и заплыть в море — чтобы наверняка. Но могла испугаться в процессе и выползти на берег, а значит, она лежит где-то, ее надо найти и откачать. Или дрейфует в круге, потеряв сознание. А может, Инна просто психанула, написала записку и инсценировала самоубийство — чтобы другие наказали меня за нее. О своих домашних она попросту не подумала или наплевала на них.
— Ну, Мартынов, ты даешь, — проговорил директор.
Я развел руками, выглянул из кабинета, посмотрел, как секретарша утешает рыдающую мать Инны. Если девушка жива, ее стоит выпороть за то, что она сделала со своими родителями. Бабка старенькая, она могла умереть от горя!
Ну какой же дурой надо быть, чтобы так сделать! Но лучше путь будет живой дурой, чем мертвой умницей.
Пришлось брать воющее царство в свои пока не очень сильные руки.
— Так, раз тела нет, вероятнее всего, Инна жива, — припечатал я. — И ее срочно надо найти. Причем сейчас же. Слышите меня?
Бабка кивнула, воспрянула, красные от слез глаза заблестели.
— Человеческий организм не хочет умирать, даже когда этого требует разум. — Я посмотрел на директора. — Мне нужно позвонить в милицию.
— Они сказали, что… примут заявление только через три дня! — пробормотала старушка, как хоть ее зовут-то? — Сказали, нагуляется — придет!
— Надо задействовать все средства. Тем более, насколько я знаю, заявление должны были принять.
Директор кивнул на зеленый дисковый телефон, стоящий на подоконнике. Я шагнул к нему и по памяти набрал Лялину. Слава богу, ответила она сразу же.
— Анна, у нас ЧП, — без прелюдий сказал я. — Одноклассница оставила предсмертную записку и предположительно пошла топиться. Ее нигде нет. Ваши коллегии не берут заявление, считая ее действия манипуляцией. Что делать?
Анна молчала, из трубки доносился шелест помех.
— Помогите! Родители девочки в отчаянье, грозят прокуратурой, потому что ее искать не хотят, — усилил натиск я. — Вдруг ее еще можно спасти, и каждая минута на счету! Вы же мать! Лика ведь тоже недавно…
— Я думаю, — прервала меня Лялина. — Перезвоню через пять минут. Куда?
Дрэк слышал наш разговор, продиктовал номер, я сказал его Лялилой, и она прервала связь.
— Как это не приняли заявление? — возмутился директор. — Не имели права!
Опыт взрослого прорвался сквозь растерянность нынешнего меня, и я сказал:
— Время такое: никто никому не нужен. Да и регион… своеобразный, тут прокуратура не поможет, потому что
