возрасте. Ох, сколько женских слез прольется на наших островах, когда он подрастет. Если подрастет…
Я откинулся на спинку и посмотрел в окно. Рваные тучи неслись по небу, то открывая, то снова пряча диск луны. Ее свет освещал мое лицо, оставляя все, что ниже кончика носа, в тени. Во мне многое изменилось с того проклятого дня, когда я очнулся на дне. Например, я начал чувствовать свет. Лунный – спокойный, он похож на нежное касание первого весеннего солнца, каким я его помню. Сейчас от такого касания кожа полыхнет огнем, и я сойду с ума от боли.
Я сильно злюсь на Тома Маршалла, хоть и понимаю, что напрасно. Никто из нас, семерых охотников Морского Хозяина, себе не принадлежит: наша жизнь хуже смерти, а наказание за непослушание – намного страшнее нашей жизни.
Какой-то особенно сильный порыв ветра стукнул в окно так, что стекла зазвенели. Шон подскочил на кровати и сел, протирая кулаками глаза. Я замер, не шевелясь, понимая, что уже ничего не смогу изменить, и проклиная себя за эту слабость. Шон оторвал руки от глаз и увидел меня, в его широко распахнутый рот хлынул воздух, который сейчас превратится в истошный крик, но вдруг он застыл, задохнувшись, и прошептал:
– Деда?
Я прикрыл рот рукой, чтоб случайный лучик света не сверкнул на моих игольно-острых зубах, и тихо сказал:
– Да, Шонни, это я, твой дедушка Дон.
Шон вскочил, чтобы кинуться ко мне, но я выставил руку.
– Нет, Шонни, тебе нельзя меня касаться, присядь.
– Ты привидение? – спросил он. – Ты ведь умер, деда!
Я с гордостью и восхищением смотрел на своего внука: в его глазах не было страха. Только любовь и тоска.
– Да, Шонни, умер, но я хорошо себя вел, и мне разрешили на тебя посмотреть. Только касаться нельзя: одно прикосновение, и я развеюсь, как дым.
Мальчик сел, поджав ноги, луна светила ему в затылок, но я хорошо вижу в темноте, вижу даже такие мельчайшие детали, как маленькая слезинка, бегущая по его примятой от сна щеке.
– Не плачь, Шон, – шепнул я. – Ты мужчина. В жизни будет много потерь, надо учиться с ними справляться.
– Я не… – Он всхлипнул и твердо пообещал: – Не буду плакать. Ты ведь еще придешь?
Врать любимым людям – последнее дело. Сказал бы «грех», но для Отца Небесного меня больше нет, а Морской Хозяин такого слова не знает. Я осторожно покачал головой, так, чтобы мой рот не попал в полосу лунного света, и сказал:
– Я не могу обещать, Шонни, но постараюсь. Ты ложись и крепко-крепко закрой глаза. Утром в постели найдешь подарок от меня. Маме скажешь, что нашел это на берегу. Еще скажи ей, что очень хочешь учиться в школе святого Эдуарда в Глазго.
– А почему в Глазго, деда?
– Подальше отсюда, Шон. Скажешь, обещаешь?
Мальчик кивнул и зажмурился. Осторожным движением я положил ему в изножье большую золотистую жемчужину и тихонько вышел из комнаты.
Шон – умный мальчик. Он понимает, что под привидениями не скрипят стулья и им не надо открывать дверь, чтобы выйти из комнаты. Когда я был уже на краю обрыва, ветер принес его крик:
– Деда!
Я обернулся. Шон в белой пижамке стоял на пороге дома, и ветер развевал его волосы. Он был таким маленьким и беззащитным, что у меня сжалось сердце. Столько людей я похитил, чтобы наполнить бездонное брюхо Хозяина… Столько раз я смотрел, как он ест их, вырывая куски мяса из живого, извивающегося в его руках тела, что уже привык, и они перестали приходить ко мне в кошмарах. А сейчас перед глазами возникло видение Шона в мокрых руках Хозяина, и сердце остановилось.
Будто отвечая моим мыслям, лунный свет за спиной пропал, закрытый огромной тенью. Я развернулся, готовый до последнего драться за внука, чего бы мне это ни стоило, даже вечности в яме, но сзади было пусто, только огромная туча закрыла собой ночное светило.
Я махнул рукой, поднимать шум мне не хотелось. Шон меня понял. Он хриплым шепотом крикнул:
– Я буду ждать тебя, деда!
Как только за ним закрылась дверь, я прыгнул в море.
Глава 6. Аннабель
1902 год.
В Мангерсте не было ни гостиниц, ни пабов, – слишком маленькой была их деревушка. Но когда в одном месте собирается хотя бы трое шотландцев, им непременно надо поговорить, а на дворе круглый год холодно и сыро, так что обязательно нужно согреться.
Муж Аннабель Ганн, Колин, был таким же, как все остальные рыбаки: ловил рыбу, сбывал улов перекупщикам, латал их старый, ветхий, но просторный дом. Ганн говорил, что камни его помнят Марию Стюарт, но вряд ли королева когда-либо посещала наш почти безлюдный остров. Еще Ганн гнал самогон и настаивал его на побегах вереска. Своим продуктом он охотно делился с другими рыбаками. Они пили, братались, орали дурными голосами песни, дрались, опять братались, опять пили. Потом Аннабель с веслом в руке разгоняла веселую компанию. Потом Ганн с тем же веслом гонял по Мангерсте Аннабель. Так они и жили: широко, весело, душа в душу, веслом по хребту, когда как, пока Аннабель не стала вдовой. И унесла Ганна не морская стихия, а жидкость покрепче.
После очередной попойки летел он, размахивая веслом, по краю обрыва за быстроногой Аннабель, и в один момент так неудачно махнул, что увлекла его тяжелая деревяшка вниз, на острые камни. Рыбаки-собутыльники быстро организовали экспедицию и принесли его окровавленное тело жене. Утирая горькие слезы, новоиспеченная вдова вытащила из подпола две четвертных бутылки верескового самогона на помин души до срока ушедшего Колина Ганна, и это был последний самогон, который жители Мангерсты пили бесплатно.
После похорон Аннабель сказала, что ее дом всегда открыт для тех, кто хочет согреться душой, но платить за это придется деньгами. Она быстро восстановила производство согревающих душу жидкостей, и получилось не хуже, чем у покойного Колина. Дело потихоньку пошло, на вырученные деньги Аннабель начала привозить из Сторновея пиво. Попробовала завезти настоящий виски, но Мангерстцы по-прежнему отдавали преимущество ее самогону.
Случалось, к ней приходили недовольные жены, бывало и с поленьями наперевес. Хозяйка паба выходила им навстречу, вытирая об подол натруженные руки, привычные и веслом махать, и полные четверти из погреба таскать. Жены смотрели в ее полные сочувствия глаза и быстро соглашались, что пусть лучше у Аннабель, под присмотром, чем неизвестно где и непонятно с кем.
Однажды у их берега разбилась рыбацкая шхуна из Портри, рыбаки притащили большой кусок бортовой обшивки, а вдова Нэрна вывела на нем белой краской «У Аннабель», и паб обрел свое официальное название. Когда Дон МакАртур со всей сменой смотрителей бесследно исчез, его душу поминали тоже здесь, в единственном в округе
