и повел меня к Хозяину.
Морской бог не был похож на Нептуна, каким его изображают на картинах. Он был обычным человеком: плотным, грузным дикарем с длинными волосами. Все тело его покрывали причудливые голубые узоры. Глазами, мутными и безразличными, он посмотрел на меня и молча ушел в свою пещеру. Единственное, что отличало его от нас, – рост. В высоту великан был не менее тридцати футов[2].
Хозяин был голоден и зол. Он потерял одного из охотников, старшего сына Нэрна. Не застрели Дукат прошлой ночью этого парня, я бы держал ответ перед Отцом Небесным, а не стал вечным рабом Хозяина Морского. Пропавший старый Нэрн тоже был здесь: крепкий, быстрый и сильно помолодевший.
Том быстро объяснил, почему приказы Хозяина надо выполнять. Он привел меня к огромной яме, заполненной шевелящимися огрызками таких, как я и Том, но без рук и ног. Беспомощные, они не могут выбраться из этой ямы и живут в ней веками, питаясь отбросами и с завистью глядя на проплывающих над ними безмозглых рыб. Урок я усвоил. А еще понял, чем рисковал Томми, пытаясь меня спасти.
Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь маяка. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых емкостей, и, прикрываясь ей как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: Хозяина лучше не злить.
Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в темный фонарь: Дукат так и не смог починить горелку. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел мое лицо и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.
Я виновато сказал ему: «Прости», – и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но я раб Хозяина, его солдат, и должен выполнять приказы. Кто забывает об этом – ложится в верхний слой ямы и завидует рыбам, а те, кто лежит ниже – ему. Так началась моя новая жизнь.
Я часто вспоминаю родных. Особенно сильно тоскую по внуку Шону. Ему уже десять, и я часто вижу, как он играет на берегу в Мангерсте. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы одного с ними цвета. Я подплываю поближе, прячусь в глубокую тень и слежу за своей семьей. Со стороны – просто еще один небольшой валун.
Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетеном кресле с навесом и читает книгу. Иногда появляется моя жена Грейс, но я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную и веселую, я был очень рад ее видеть. Как бы я хотел посидеть с ней со стаканчиком доброго виски у пылающего камина, как прежде.
Из Лорны вышел бы хороший охотник. Мне хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это – обреку на вечное рабство. Выйти к ним я не могу: если солнце меня не сожжет, убьют люди. Остается с тоской смотреть из тени, не пытаясь пересекать границу между нашими мирами.
Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбей и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я знаю, что его посещают такие же мысли. У Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, и тот ее съел, медленно и жадно чавкая, под вопли бедняги Маршалла. Свой первый шаг к яме он уже сделал. Плавает Том теперь намного медленней, а значит, у него больше шансов вызвать недовольство. Хочет ли он такой же участи жене и ребенку? Вряд ли. И я не хочу. Но вдруг однажды моя любовь окажется сильнее осторожности?
Глава 5. МакАртур
Весна, 1902 год.
В ту ночь, под конец весны, сильно штормило. Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы, надежно заглушили тихий плеск воды под моими босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся; не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Роем Броди; не треснули половицы, известные мне наперечет. Я задержался на минуту в темной прихожей, унимая взволнованное дыхание. Тоска совсем меня заела, и впервые с тех пор, как стал бессмертным подводным чудовищем, я вошел в дом своей дочери.
Это было полным безрассудством, но, как опиумного курильщика влечет к трубке, меня тянуло к внуку – единственному человеку, который был мне дорог. Я бы вытерпел, удовлетворился редкими случайными минутами, когда мог видеть их у берега, но мне не давал покоя мой давний разговор с Лорной. Она сказала тогда, что, вслед за исчезновением старого Нэрна, пропала и его семья, но среди охотников их нет. Что сталось с ними? Я спросил, и лапа Нэрна, неожиданно сильная, сдавила мне горло.
Бесшумно я приоткрыл крышку сундука со старым тряпьем. Вытерся своей старой рубахой и сунул ее на самое дно. В небольшом справном домике Броди пахло жареной рыбой и сушеным сорго. На вымытом и натертом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.
Я натянул прорезиненный макинтош Роя, моего зятя, и осторожно, не наступая на скрипящие половицы, подошел к спальне. Дом дочери вызывал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь сквозь до боли знакомые комнаты, уже обжитые чужими людьми.
Спальня Роя и Шинейд была открыта. Дочь спала одна, разметав по подушке свои великолепные медные волосы. Рой, наверное, застрял в Сторновее из-за непогоды, нализался пива и тискает какую-нибудь портовую шлюху, страшную, как мое нынешнее существование, но не мне морали читать. На всякий случай я подпер шваброй дверь и двинулся дальше.
Перед комнатой внука вновь пришлось задержаться. Сердце билось в ушах так громко, что перекрывало шум бури. Медленно выдохнув, я потянул ручку. Смазанные петли не скрипнули. Не всегда хорошо быть таким хозяйственным, как Рой. Шонни, мой мальчик, спал в своей кровати. Он вытянулся, повзрослел, ему уже двенадцать лет. Я присел рядом на стул. Когда-то Шинейд читала ему сказки перед сном; ребенок вырос и уже давно читает сам, а стул возле кровати так и стоит.
Задержав дыхание, я склонился над ним, услышал, как мерно бьется его сердце, как тихо сопит его вздернутый носик. Протянул руку, чтобы коснуться его, и удержался. Темно-русые волосы он унаследовал от Роя, а лицом был удивительно похож на меня в его
