Хотели, в частности, выяснить, почему он отказался стать добровольным казначеем местного отделения Колониальной лиги, с неохотой размещал в своей квартире солдат и не проявлял товарищескую солидарность — не участвовал в совместных празднованиях, в том числе — дня рождения фюрера. Потт упомянул анонимные жалобы: якобы Фридрих невыгодным образом сравнивал Германию с Англией и Америкой. «Еще раз что-то подобное, — пригрозил предводитель нацистов, — и вас с женой отправят в концлагерь».
Фридрих зло посоветовал Потту не доверять анонимкам и пристыдил бургомистра: история с Колониальной лигой — такая старая песня, что не стоит и вспоминать. «Я уже объяснил крайсляйтеру Бакхаусу, что мои обязанности в суде оказались важнее, чем миссия казначея при этом клубе местного масштаба»[43]. Фридрих поступил так же, как в Гиссене, — пообещал, что потребует официального разбирательства и тоже подаст несколько жалоб. «Мои жалобы будут содержать факты, а не слухи и не будут анонимными, — подчеркнул он. — У меня все задокументировано». Ему было известно, что они незаконно присваивали земли, недоплачива-ли налоги, знал он и о предосудительной слабости Потта, не пропускавшего ни одной юбки. «Ваши обвинения против меня — мелочные и частные. То, что я могу предъявить против вас, — как и некоторых ваших родственников, — весьма заинтересует Берлин, откуда германский народ уверяют в том, что партийные руководители на местах — порядочные и искренние». На этом встреча закончилась, хотя развязка не обошлась без эмоций: Потт вспылил и бросил Фридриху, что впервые сталкивается с таким непатриотичным человеком. Выведенный из себя бывший сержант поднял правую штанину и предложил партайгеноссе выдвинуть обвинение тому увечью, которое он получил в бою на службе кайзеру.
Фридрих застал Паулину, когда она подбирала с пола разбросанные бумаги и книги. Георг Вальтер и Эрнст Меннинг, накляузничавшие на него председателю Кольноту и крайсляйтеру Бакхаусу, внезапно явились без предупреждения, чтобы обыскать квартиру. Похоже, допрос и обыск были проведены по приказу Бакхауса. К счастью, благодаря тому, что Фридрих смог предупредить супругу, — и особенно увидев выражение лица Шердта, — Паулина поняла, что нужно собрать все листы с хроникой и другие компрометирующие записи мужа и сжечь их в подвальной печи. Когда в дверь, как она и ожидала, постучали, дневник был у нее в руках, она спрятала его под блузкой и свитером. Двое мужчин, обшаривших дом без всякого ордера, старались держаться подальше от хрупкой женщины, испепелявшей их взглядом.
Невзирая на страх, Фридрих был не намерен прекращать свою работу. Нацисты могли заткнуть ему рот сегодня, но в его силах было победить их в будущем, его дневник мог послужить оружием для следующих поколений, чтобы не допустить возвращения нацистских типажей и тоталитарной идеологии. Он сел за стол и переписал все, что сумел вспомнить из уничтоженной хроники. Затем соорудил потайной отсек в буфете, стоявшем в столовой, куда и сложил написанное.
Только после войны они с Паулиной узнали, насколько глубоко под них пытались копать. За четыре дня до драматичной встречи в ратуше политический руководитель НСДАП Герман Энгст так прокомментировал ходатайство Отто Потта об отправке Фридриха в концентрационный лагерь:
Я много раз читал сообщения про Кельнера и пытался понять их подоплеку. Мне не удалось найти ответ, поскольку Кельнер не был замечен в отсутствии интереса к Германии, как и не показывал, что преследует какие-либо цели… Не стоит забывать, что люди типа Кельнера слишком умны и не позволяют застать себя врасплох, а потому не дают повода обвинить их в дисциплинарных нарушениях в судебном порядке. Лишь если такие люди высказывали свое мнение или вели себя так, что дали тайной полиции повод для обвинения, появляется возможность передать их гестапо. Тогда это уже вопрос партийной дисциплины, и с одобрения представителя фюрера их могут отправить в концентрационный лагерь. Для поимки субъектов вроде Кельнера придется выманивать их из нор, где они окопались, чтобы они сами себе подписали приговор. В настоящее время иного пути у нас нет. Не пришло еще время принимать такие же меры, как по отношению к евреям. Это можно отложить до конца войны. В связи с этим полагаю, что крайсляйтер [Генрих Бакхаус] отклонит тот рапорт, который мы планировали; так что подавать его бессмысленно. Хайль Гитлер, Энгст[44].
Ужасы войны
У Германа Энгста были все основания ожидать, что Германия победит в войне, и тогда можно будет разобраться с такими, как Фридрих Кельнер. Быстрый захват Польши, вялая реакция Лиги Наций и медлительность союзников оккупированной страны — все это сулило еще более значительные победы. Данию, Норвегию, Бельгию, Люксембург и Нидерланды завоевали быстро. Франция сопротивлялась всего шесть недель.
Фридрих был потрясен неготовностью французов и англичан к войне — он не ожидал, что Франция капитулирует почти без боя, а Великобритания представит беспорядочное отступление в Дюнкерке как выдающуюся операцию. Он винил в поражении алчность, проявившуюся перед войной, когда Германии продолжали продавать сырье, зная, что Гитлер перевооружает нацию. Он презирал своих соседей-немцев, которым не было дела до гибели мирного населения и разрушения памятников архитектуры в Европе. «Как это ни постыдно, приходится признать, что мои соотечественники полностью ослеплены успехами на фронте»[45].
После допросов в Гиссене и Лаубахе Фридрих доверял такие суждения только своему дневнику. По словам прислуги, Эльзы Гросс, за ним шпионил еще кое-кто. Новая машинистка, находившаяся в подчинении у Фридриха, фрейлейн Хельга Эль-бе, недавняя выпускница школы, передавала его высказывания судье Шмитту, который вернулся с фронта домой на длительную побывку.
Каждый раз успехи Германии, особенно в России, омрачали настроение Фридриха. Он знал, что убийства и разрушения ничего не принесут его стране: как только Соединенные Штаты откажутся от нейтралитета, они отбросят Германию назад, к прежним границам. Хуже всего, по мнению Фридриха, было то, что нейтралитет сохраняли не только по ту сторону океана, но и здесь, совсем рядом: Швейцария и Швеция поставляли Германии стратегически важные материалы почти до конца войны. «К тому, кто поддерживает агрессора, нужно относиться как к агрессору. Смерть поставщикам оружия!»[46]
В дневниковых записях проявился новый мотив — ужас от боевых действий и массовых убийств на Востоке, о которых умалчивали официальные сводки, но рассказывали солдаты, вернувшиеся на побывку или попавшие в госпиталь. Чудовищные вещи творились и всего в часе езды от Лаубаха, в психиатрической клинике в Хадамаре. Лишь однажды Фридрих упомянул своего отца, размышляя: «Что он, сторонник мира, сказал бы об этой жуткой мясорубке?»[47]
Четвертого августа 1941 года на Лаубах упали две бомбы, не причинив вреда. Майнцу тогда повезло меньше,
