ними пришли люди Соврано. В их же собственном доме хозяйничал чужак. Джулия только сейчас вдруг поняла, почему утром не прибежала сестра, почему ураганом не ворвалась нянька Теофила — их попросту не пускали эти цепные псы. И она, холодея, вдруг осознала, что принадлежит отныне другому человеку более, чем ранее брату. Власть мужа сильнее даже власти отца. И пусть брак еще не заключен, Фацио Соврано просто не позволит забыться. И имеет ли значение, какое лицо у тирана? Нянька Теофила любила повторять, что красота, хоть и приятна, но не она главная. Если красота сдобрена дурным нравом или глупостью, уже через месяц ее попросту перестанешь замечать. Красота утрачивает всякий смысл. Марена обычно лишь кривилась. Говорила, что и в молодости нянька Теофила никогда не отличалась красотой, а такими россказнями лишь пытается оправдать свое дурное лицо. Дескать, красота — не главное. Джулии так не казалось. Теофила была неграмотной, темной, полной крестьянских суеверий, но она была мудрой и наблюдательной. Такую мудрость не заменишь никакой ученостью.
К подъезду уже был подан дорожный экипаж, слуги прилаживали сундук дублеными кожаными ремнями. Паола и Амато стояли на ступенях в сером утреннем свете, на лицах метались отблески факелов. Но Марены не было. И няньки Теофилы не было. Впрочем, Соврано тоже не было. Джулия лишь прижимала к себе Лапу. Взглянула на Паолу, кутающуюся в меховую накидку поверх домашнего платья:
— Где Марена?
Невестка лишь пожала плечами:
— Знать не знаю. Но могу поклясться, что ей доложено. Может, выйдет еще.
Джулия сглотнула, чувствуя, как внутри обмирает:
— Может, случилось что? Здорова ли сестра?
Паола вдруг смягчилась, даже коснулась руки:
— Здорова, за это не переживай. Хочешь, еще за ней пошлю.
Джулия кивнула:
— Пошли. Или… может, я сама.
Паола покачала головой:
— И не думай. Соврано вот-вот явится. Ему не понравится, что нужно ждать.
Вдруг Паола изменилась лицом. Джулия проследила ее взгляд и увидела рядом няньку Теофилу с узелком и в дорожной накидке. Паола нахмурилась:
— А ты-то куда?
Та поджала губы:
— Вот что хотите, сеньора, делайте, а не отпущу я свою деточку совсем одну. С ней еду.
Амато вышел вперед:
— А, ну! Пошла отсюда, чтобы я тебя не видел! Удумала! Не спросясь!
Нянька гордо задрала голову:
— Не отступлюсь. Простите, сеньор. Выкормила, вырастила, а теперь — что не глядя в пропасть выкинуть! Так и сердце лопнет. А родная душа на чужбине ой как понадобится. Не уйду!
Амато вскинул руку, подзывая охрану:
— Убрать старуху!
Джулия кинулась между стражей и Теофилой, поцеловала няньку в щеку:
— Не надо, миленькая. Слушай брата, слушай. Не велит ехать — так и не нужно. Со мной Альба. А ты тут сестрице нужна. Ничуть не меньше, чем мне. Я тебе одной сестрицу поручаю. Слышишь?
Нянька уже ревела. Конечно, понимала, что с дворцовой стражей ей никак не сладить. Лицо налилось багрянцем, глаза стали еще меньше, превратившись в две щелки между отекшими веками. Теофила всю ночь плакала. Она утерлась концом своего покрывала:
— Как же отпустить тебя, деточка? Да еще и с этим!
Джулия выпрямилась, подняла голову:
— Этот… нянюшка, мой будущий муж. Тебе придется это принять. И уважать его, сообразно положению. Иначе ты и меня этим оскорбишь.
Та лишь охнула, кинулась на шею. Пришлось отставить руки, чтобы нянька не раздавила Лапу. Теофила поцеловала Джулию в лоб:
— Умница моя… Умница.
Джулия улыбнулась:
— Я тебе писать стану. Хочешь? Хоть каждый день.
Нянька яростно кивнула, но тут же грустно улыбнулась:
— Ты ведь знаешь, деточка, я не умею читать.
— Значит, Марена прочтет. Она тебе не откажет.
Джулия вздрогнула всем телом, услышав за спиной знакомый голос:
— Вы готовы, сеньора?
Она отстранилась от няньки, напоследок особенно крепко поцеловав рыхлую щеку. Повернулась и едва заметно поклонилась жениху, который натягивал перчатки:
— Я готова, сеньор.
Соврано окинул ее совершенно равнодушным взглядом и велел лакею придержать дверь экипажа. Джулия поцеловала на прощание Паолу, брата, направилась в карету, но Амато окликнул:
— Зверя оставь. Не потащишь же ты эту блошиную шкуру с собой. Этого еще не хватало.
Джулия вздрогнула и еще сильнее вцепилась в Лапушку, который напрягся, почуяв неладное, и навострил огромные уши. Она посмотрела на брата:
— А вот об этом не просите. Не оставлю. Ни за что.
Амато подошел вплотную, бесцеремонно ухватил Лапу за шкирку так, что зверек пискнул. И сердце болезненно сжалось. Другой рукой брат подтолкнул ее в экипаж, где уже ждала Альба. Джулия выскочила, бросилась к зверьку. Но лишь увидела, как Соврано преградил ей дорогу, выдернул Лапушку из рук Амато и всучил ей обратно:
— Не вижу ничего дурного в этом звере. Любит — пусть забирает.
Лапа перепугано сжался. Трясся мелкой дрожью и потявкивал, сверкая глазами. Джулия села в экипаж, уложила лисенка на колени и почесала между ушей, чтобы он успокоился. Экипаж тронулся и затрясся на камнях. Джулия отодвинула шторку, посмотрела на стоящих на ступенях Амато, Паолу и няньку Теофилу, все еще надеясь различить фигуру Марены, но сестра так и не пришла проститься.
Глава 7
Джулия все время смотрела в окно, приподняв суконную шторку. Редко доводилось видеть, как просыпается город. Ее город. Именно сейчас она как никогда остро ощущала, что являлась его частью. Нет, не так — это город являлся частью ее самой. Важной и очень дорогой. Джулия уедет, а город останется, даже не ощутив потери. Она сама, сестра владетельного герцога, сейчас была не значимее молочницы, которая проталкивалась в утренней толпе со своей скрипучей тележкой, стучала в запертые двери и громогласно возвещала:
— Молоко! Свежее молоко!
Так хотелось остановить карету, послать Альбу к молочнице, чтобы та продала кружку еще теплого молока. Джулия только сейчас осознала, что сегодня не проглотила ни крошки. Даже не задумывалась об этом. Впрочем, не была голодна и теперь, будто желудок уменьшился до размеров наперстка. Как же все это было не важно…
Лимоз еще никогда не казался настолько красивым. Даже нищие кварталы, по которым проезжал экипаж, будто умылись розоватым утренним светом, преобразились, задышали. Нянька Теофила иногда говорила, что Безликий бог порой так наказывает: позволяет что-то, наконец, узреть или понять, чтобы тут же отобрать. Наказывает тех, кто слеп и неблагодарен.
Джулия снова и снова видела перед глазами Теофилу с зажатым в руке узелком. Ее решительно сжатые губы, зареванное красное
