говорил, что необязательно камлать каждый раз, надо тогда, когда чувствуешь в себе силу и не болеешь.
Через несколько дней мы простились с семьей Юнуса. Предстояло проделать последний отрезок пути до Красноселькупа. Это село располагалось на правом берегу Таза. В нем в то время была начальная школа, медпункт, сельский Совет, почта, но самой крупной организацией было торговое предприятие, в котором начал работать отчим.
Коренные жители — селькупы. Внешне они больше похожи на европейцев. Хозяйство их было традиционным — рыбалка, охота и оленеводство.
В школе в те предвоенные годы работали Иван Васильевич Потылицин, его брат Николай Васильевич и первый учитель этой школы, ее организатор — Антон Альфоисович Журавский. Он был в годы гражданской войны царским офицером (так о нем рассказывали старожилы), затем перешел на сторону Советской власти. Был он уже пожилым человеком, жил без семьи, вел крайне замкнутый образ жизни и никто не знал о нем никаких подробностей.
Заведовал школой Николай Васильевич. Человек высокого роста, худощавый, замкнутый в себе. Он мало общался с учащимися, был строг и не вызывал у учащихся никаких симпатий. Его брат — Иван Васильевич, был ему прямой противоположностью: небольшого роста, крайне подвижный и общительный. Казалось, в школе он один вел все кружки, начиная от драматического и кончая спортивными, несмотря на свою хромоту на левую ногу. Он всегда был весел и оживлен, окружен детьми, которых он искренне любил, и они ему платили взаимностью. Он очень любил рисовать. Ему очень хотелось писать картины масляными красками и поэтому все старался (за неимением их) соединить акварель с маслом. В такой глухомани масляных красок не было.
Шел 1939 год. В четвертом классе меня сблизила дружба с селькупским мальчиком Ильей Вануйто. В первые дни зимних каникул Илья пригласил меня к себе в стойбище, которое находилось от Красноселькупа километрах в 20-ти на берегу безымянной речушки. Он приехал за мной на оленях. Езда на оленях для меня была уже давно привычным делом. Но было в этой поездке необычным то, что упряжкой оленей управлял такой же подросток, как и я.
Позади нарт кружилась вздыбленная снежная пыль, которая белым облаком летела за нами. Нарты скользили быстро, и мелодичный перезвон колокольчиков в оленьей упряжке вселял в душу ощущение полета в каком-то необычном пространстве. Неожиданно нарты остановились среди снежного поля, перед темной стеной леса. Илья воткнул хорей в снег, накинул на него мгновенно сплетенный узел вожжей, и олени, тяжело дыша, легли на дорогу.
Сали пост! — улыбаясь, сказал Илья, распрягая оленей, машинально, как фокусник, развязывал сумятицу множества узлов и тесемок упряжки. Затем пояснил, что дом его отца стоит в этом лесу на берегу речки, отсюда совсем недалеко, минут десять ходьбы, а здесь он отпустит оленей для пастьбы. Он сдвинул с дороги легкие нарты, и минут через пятнадцать нас встречала семья Вануйто. Поражала чистота и порядок в доме обрусевших селькупов, довольно опрятный и привлекательный внешний вид отца, матери и двух сестер Ильи.
Несмотря на сплетенные по старинке волосы старшего Вануйто в две косы, его лицо было красивым, с мужественным профилем, с какой-то удивительно гордой посадкой головы на широких плечах. В углу избы висела икона с ликом Николая Чудотворца, окаймленная с обеих сторон веерообразно развернутыми по стене черными хвостами лесных красавцев косачей.
Семья Вануйто была из древнего рода Муггади (люди леса), давно уже приняла язык своих поработителей — ненцев, переняла их обычаи и обряды. Энцы, как и пришельцы, поклонялись хозяину жизни, погоды и оленей — великому Нга, который якобы жил на последнем из семи небес, “ворочал” землей, управлял северным сиянием, но был равнодушен к земным заботам людей. Когда-то великий Нга заставил священную гагару нырнуть в воду (это было еще тогда, говорилось в легенде, когда еще не было суши) и достать в клюве немного ила. Из этого ила и сотворил Нга землю.
Энцы верили, что жена великого Нга — добрая Дья Меныо была покровительницей духов продления рода, а их старший сын Тодоте, был прожорливым людоедом и насылал па людей всяческие недуги и болезни. Меньшие братья — “нихо” — были хозяевами священных мест и служили посредниками между Нга и людьми. У воды, у гор, у леса, у севера и юга были свои духи-хозяева.
После крещения энцев большинство из них, приняв христианство, по-прежнему оставались верны своим духам, постепенно обретая двоеверие.
После доброго приветствия отец Ильи Андрей Кириллович (обычно его звали “Вэнго”) вновь стал молчаливым и внешне спокойным. Плотно сжатые губы и сдвинутые брови предсказывали напряженную работу его души и разума. Заметив мое смущение, Илья пояснил, что отец сегодня ночью будет шаманить. Об этом его просили соседи Ладукай, Япти и Парава. А перед камланием он всегда бывает неразговорчивым, неласковым и хмурым.
О шамане Вэнго ходили легенды. В одной из книг известного сибирского прозаика А. К. Омельчука я прочитал, что на реке Худосей живет еще “великий шаман”, прокалывающий себя ножом и проделывающий всякие иные фокусы. Наверное, речь шла о шамане Вэнго.
К вечеру, до наступления темноты, приехали гости. Кроме жен, Ладукай и Япти привезли своих дочерей. Девочки удалились на женскую половину, в правый угол юрты, и занялись своими обычными хлопотами над самодельными куклами, сшитыми из кусочков меха и цветных лоскутков материи.
Хозяйка угощала гостей. Вэнго сидел с гостями, но к пище не притрагивался. Он беспрерывно курил, редко вступая в разговор мужчин. Затем он вышел из дома, женщины очень быстро убрали посуду и вынесли на улицу все скамейки и стол. Вернувшись, они сели на нары в женской половине и стали ждать шамана. Вэнго принес бубен (“пензэр”), поставил его к чувалу и разложил на полу шаманское одеяние, в том числе небольшой железный обруч с прикрепленными к нему маленькими рогами оленя. Обруч бубна был унизан разноцветным бисером. К нему Вэнго прицепил большую блестящую бляху и сел у чувала. На обратной стороне бубна к ручке из двух перекрещивающихся брусков он подвязал несколько цветных лоскутков материи. Вся внутренняя сторона бубна была искусно выжжена знаками Зодиака — символами магической силы. Илья позднее рассказывал, как его отец очищал и освящал водой и огнем бубен во время новолуния.
Вэнго встал, поджег от угля кусочек трута и окурил им бубен и свое лицо. Затем он положил уголек в блюдце, отлитое из свинца, окурил всю избу и поставил блюдце на приступок чувала. В юрте было тихо. Эта подготовка к камланию сливала разум и души присутствующих в единое целое:
