во время третьей поездки в д. Немнюге от кр. С. К. Емельянова: «Бой Добрыни с Дунаем» [№ 226, стихи 92—95]:
Ишша спрашыват Дунай дак сын Игнатьевиць:
«Ты какой молодець, да коей земли, да коей матери?
Ишша как тибя молотца именём зовут?
95. Ты какой земли, молодець, какой матери?»
Здесь в первой трети 93-го стиха можно запятую поставить или только после слова «молодец», т. е. счесть в этом стихе три вопроса, причем первый будет состоять из слов «Ты какой молодець», или же и перед и после «молодець», т. е. признать «молодець» обращением, а «какой» соединить с «да коей земли», считая в этом стихе всего два вопроса: «Ты какой да коей земли» и «да какой матери» (ср. 95-й стих, где «какой» является определением уже к словам «земли» и «матери», а «молодець» является обращением). Таких случаев не мало, и осторожность заставляет расставляющего знаки препинания сидеть над каждым из них и долго думать, какой лучше поставить здесь знак[29]. <...> Самые обыкновенные союзы могут иметь разное значение: в одних случаях они — союзы со своими обычными значениями, в других <...> с необычными значениями (так, например, соединительный союз поставлен в смысле разделительного или наоборот; <...> в третьих случаях они играют роль частиц. Кроме того, часто в начале стиха встречается эпическое повторение последней половины предыдущего стиха; как на него смотреть: как на повторение или как на связь между стихами? <...> к тому же, и повторения эти бывают разные: то повторяется целиком без изменений вся вторая половина стиха, то из нее что-нибудь выпускается, то в ней что-нибудь заменяется другим. Дело путает также своеобразная иногда расстановка слов в стихе или повторение какого-либо слова. Но всех недоумений не перечислить. Я этим хотел только указать на то, что расстановка знаков препинания в произведениях народной словесности дело не только важное, но подчас и трудное. Самое важное здесь то, что трудно установить какую-нибудь систему и твердо придерживаться ее; если составить известное правило на основании нескольких случаев, то скоро оказывается, что к другим случаям приложить его почему-либо неудобно и поэтому самому же приходится на основании разных соображений нарушать его. Ко всему этому присоединяется то, что при такой массе материала приходится рассматривать его по частям и что никогда нет столько свободного времени, чтобы весь материал прочесть несколько раз подряд со сличением сходных случаев[30]. <...>
Уже в первую свою поездку я сознал необходимость записывать не только текст, но и напевы. Для последнего я думал применить фонограф. Будучи знаком с фонографом сравнительно давно (с гимназии), я думал, что с того времени он уже настолько усовершенствован, что на нем можно записывать не только напевы, но и целые произведения народного творчества, что было бы важно для диалектологии. Но на деле оказалось, что фонографом на одном валике можно записать сравнительно небольшое число стихов, что запись фонографом целых старин и непрактична и слишком дорога[31] и что поэтому придется довольствоваться записью нескольких начальных строк старины. Для второй поездки мне не удалось приобрести фонографа, и только собираясь в третью поездку я решился взять его с собой. Я выбрал и приобрел легкий (весящий с ящиком всего 10 фунтов[32]), но довольно точный фонограф (вернее графофон[33]). До отправления в поездку я изучал его около двух недель, изучил значение всех его винтов, составил себе руководство для записи на нем[34] и записал на нем в Москве несколько валиков народных песен. Ознакомившись с разными сортами валиков, я приобрел для своей поездки самые лучшие из них (американские). Я хотел пригласить с собой также и ученого музыканта, но это мне не удалось.
Для предохранения хрупких восковых валиков от поломки я поместил большую часть их в прочные дубовые ящики с вертикальными столбиками внутри, на которые надеваются валики; так как и при таком положении некоторые валики могли соприкасаться, то пришлось все столбики оклеить до желаемой толщины бумазеей. Остальные валики были поставлены каждый в особую круглую оклеенную внутри бумазеей коробку, а эти коробки стояли в большой картонной коробке. Для охраны от пыли на ящики с валиками и фонографом надевались нарочно для того сделанные чехлы, закрывавшие их наглухо. Перевозка валиков причиняла мне немало хлопот и беспокойства. Во время переезда по железной дороге пришлось зорко караулить ящики с валиками: сдать их в багаж опасно, так как там их могут побить; с верхней полки вагона их могут сбросить, а под лавкой толкнуть ногами. При езде на лошадях ящики пришлось держать в руках, чтобы при толчках безрессорных тарантасов на ухабах валики не полопались[35].
Приступая к записи на фонографе, я пускал машину в ход всегда при одной и той же скорости[36]. Разъяснив певцам устройство фонографа, чтобы они не боялись его, я затем усаживал их перед фонографом; объяснял как надо петь (не слишком громко, ибо тогда получается дребезжание, и не слишком тихо, ибо тогда ничего не записывается); заставлял ненадежных певцов предварительно спеть не в фонограф; уговаривался с певцами, чтобы они начинали петь не сейчас, когда машина начнет работать, а после моего знака, и чтобы они во время записи не прерывали пения разговором и не касались трубы; предупреждал присутствующих, чтобы они не двигались и не говорили во время записи на фонографе. Только после этих предварительных приготовлений я пускал машину в ход и, дав ей время разойтись, махал певцам, чтобы они пели назначенное мною заранее число стихов. Для записи на фонографе я выбирал только бойких и нетрусливых певцов, могших притом петь достаточно громко для записи на фонографе. Старины я выбирал с таким расчетом, чтобы у меня был напев, по возможности, каждой старины и притом не из одной местности, а из разных, для того, чтобы можно было получить понятие о напеве или напевах каждой старины, о вариациях их по местностям и лицам и о степени распространенности того или другого напева. Записывал я обыкновенно по 5—10 строк каждой старины с тем расчетом, чтобы в них мог содержаться музыкальный напев даже и в том случае, когда он обнимает и несколько стихов подряд. Чтобы иметь материал для решения вопроса об окончании пения старины, я иногда записывал на фонографе несколько последних строк старины.
В Москве после долгих розысков мне для перевода напевов с валиков фонографа на ноты удалось в лице И. С. Тезавровского найти ученого музыканта, обладающего хорошим слухом,
