способен написать только очень глубоко чувствующий человек! Для твоих лет это просто поразительно!
Она уткнулась в мои каракули. Глаза у неё горели, будто она какую-то редкую рукопись нашла.
– Можно, я возьму? Это надо сохранить!
Я пожала плечами.
– Берите. Мне всё равно.
Полина внимательно посмотрела на меня.
– Леся, если у тебя неприятности, это, конечно, плохо. Но постарайся понять, что всё дурное уйдет, а это, – она ткнула пальцем в рукопись. – Это всегда с тобой. Это главное! Но вообще-то правильно, что ты переплавляешь страдания в искусство. Главное, чтобы страдание не стало единственным источником вдохновения.
Она, как всегда, говорила до тошноты правильные и очень умные вещи. Мудрая, как китайский иероглиф, блин! Я бы ей сказала что-нибудь резкое в ответ. Но на меня опять накатила ледяная волна, и все чужие слова превратились в бессмысленный набор звуков.
В-д-о-х-н-о-в-е-н-и-е
С-т-р-а-д-а-н-и-е
Я не хотела её слушать.
– Можно, я пойду, Полина Наильевна?
– Конечно. Иди. И не тревожься, всё будет хорошо.
Я в этом сильно сомневалась.
Тимофей
Арсению я сказал, что если он или его дружки заденут Леську, я расскажу, кто спёр тарелку и то, что было под тарелкой.
Говорят, что шантаж – это мерзко, подло, гнусно, непорядочно, низко. Разумеется это придумали те, кого шантажировали. А когда ты сам в роли того, кто владеет информацией… Когда перед тобой склоняется этакая груда мышц, и в глазах бегает растерянность и беспомощность… О, это непередаваемо!
Сеня что-то пытался гавкать. Угрожал, наверное. Я даже не слышал, что он говорил. Я просто повторил ещё раз: обидят Леську – пострадает Сеня.
И наш супермен слился.
А я остался.
Я был победитель.
Я был герой.
Я был бог!
Леська, по всему видно, испытывала благодарность. Даже кинулась целоваться. Но я её остановил.
С чего она так расчувствовалась? Как будто я мог поступить иначе! Как будто мог допустить, чтобы моего лучшего друга унижали у меня на глазах!
Я ещё какое-то время чувствовал себя богом. Пока не начался урок русского языка и нам не раздали итоги контрольного теста.
У меня стояло «два». Двойка выглядела хилой и некрасивой. Русичка всегда такие ставит. У неё, впрочем, и пятёрки красотой не отличаются. Она дружит со словами, а не с цифрами. Будь её воля, она бы выводила в тетрадях «четыре» или «три» — прописью вместо цифр.
– Ну что, все довольны? – спросила русичка.
Ну и вопрос! Кто же может быть доволен «парой»? У нас таких одарённых набралось с четверть класса. Хотя мне, допустим, было всё равно. Пара и пара.
Потом меня вызвали к доске. Я долго отказывался. Что за несправедливость! Героям сегодняшнего дня полагается скидка!
Но русичка не знала, что я герой, поэтому пришлось встать и взять мел в руки.
– Да-а, Ребров, – произнесла учительница, решив, наконец, что хватит с меня мучений у доски. – В чём же причина твоей тотальной неуспеваемости по моему предмету?
– Я не люблю русский язык. Он слишком сложный, – охотно ответил я. – Иногда я жалею, что не родился в Австрии или Японии.
– Да что ты знаешь о тонкостях японского языка, Ребров!
Вообще-то про Японию я просто так брякнул. Австрия – это понятно, там Моцарт. Но в Японии тоже есть много ценного. Студия Гибли, Хаяо Миядзаки, «Ходячий замок Хаула» и прочие унесённые призраками.
– Сожалею, но для начала тебе придётся выучить родной язык, – холодно произнесла русичка. – А пока «два», Ребров! В очередной раз!
– Стабильность – залог успеха! – откликнулся я, усаживаясь на место.
Тимофей
Нютка тихонько напевала себе под нос. Что-то такое, бодрое и анлоязычное. Она вообще редко поёт, так что этот факт заслуживал внимания.
– Хорошее настроение? – поинтересовался я.
– Тебе-то что?
Обычная любезность. Это нормально.
– Скажи мне, систер, что лучше: горькая правда или сладкая ложь?
– Горькая правда.
– Ага. А кто лучше: умный мерзавец или великодушный дурак?
– Оба отвратительны.
– Нет, ты должна сделать выбор.
– Тогда мерзавец.
– Почему?
– Отстань от меня! Я не люблю рассуждать на морально-этические темы!
– Я знаю. Потому и спрашиваю. Ну, ответь! Последний раз!
– Потому что у мерзавца есть шанс сделать нравственную перезагрузку. А дурак безнадёжен.
– Поскольку без мозгов?
– Да.
Нютка помолчала. Потом добавила:
– И вообще добрых не бывает! Все добрые до тех пор, пока у них что-нибудь не отберут!
Нашу увлекательную дискуссию прервал телефонный звонок. Нютка схватилась за мобильник и скрылась за коробками.
Эти коробки ещё стояли у нас в доме. Они куда-то исчезали по одной. Не знаю, неужели правда кто-то покупал хохлому? По-моему, отец просто потихоньку избавлялся от этого хлама.
Нютка вернулась довольная, с сияющими глазами.
– На свидание пригласили? – поинтересовался я.
– Лучше! Предлагают сниматься в рекламе!
– Не нижнего белья, надеюсь?
– Ну вот что ты за человек такой, а? – возмутилась сестра. – Обязательно нужно грязью плеснуть! Нет! Не белья! Кроссовки я буду показывать, понял?
– Понял. Претензий нет.
– Да мне твои претензии по барабану! I don’t care! Это реальная работа и реальные деньги! Ты просто завидуешь! Потому что ты loser! И пессимист!
Ну вот. Нютка разошлась. Она просто волнуется, это заметно.
Я поднялся с места.
– Будь осторожна, систер! Кроссовки не трусы, конечно, но всё-таки. А насчёт пессимиста ты не права. Я больший оптимист, чем ты. Я верю, что в людях есть добро. Даже у Дарта Вейдера оно есть.
Полина
Последний раз я вживую слышала орган… Да, кажется, в Абхазии. В храме Пицунды, старинном каменном здании с отличной акустикой и чуткими стенами.
Мы с Федей и мальчишками забрели туда почти случайно. Я в том смысле, что когда еду куда-то с Фёдором, не рассчитываю на культурную программу. Он не любит вот этого всего «высокого».
Мальчишки нырнули в двери храма как-то не раздумывая. Как в пещеру. Подозреваю, что они просто хотели спрятаться от жары.
