и духи, кремы для загара и баллончики с лаком, губную помаду и лак для ногтей головокружительной палитры оттенков, от бледно-розового до пурпурно-гранатового.
Петула научила Лили-Роуз войти в примерочную кабину с семью вещами и выйти с шестью… припрятав седьмую под своей одеждой. Ее большие голубые невинные глаза каждый раз вводят продавщиц в заблуждение.
— Вам ничего не подошло?
— Не в этот раз. Все равно спасибо!
Петула тоже примеряет одежки и выходит показать их Лили-Роуз. Она в теле, и все вещи ей тесны.
— Не маловато? — спрашивает продавщица.
— Нет, все отлично, — говорит ей Петула. — Я беру.
Когда она поворачивается, мини-юбка или шорты обтягивают ее зад, и мужчины в очереди у кассы бросают на нее короткие пронзительные взгляды, как будто не могут удержаться.
Манхэттен, 2001
Всего в девять лет ты начинаешь обретать формы, и Лили-Роуз этим удручена. Уверенная, что ты жуешь между трапезами, она сажает тебя на строгую диету, но это не мешает твоей груди наливаться, а бедрам округляться. Еще беда: твои волосы завиваются все сильней и уже образуют настоящую африканскую прическу, как она ни силится ее пригладить.
Потом самолеты врезаются в небоскребы. Вы живете в нескольких километрах к северу от башен-близнецов, ужас событий обошел вас стороной, и твои родители, не желая, чтобы ты принимала в слишком больших дозах картины катастрофы, выключают радио и телевизор в твоем присутствии. Но все равно весь город, вся страна в шоке.
В Ист-Хэмптоне в следующее воскресенье ты видишь, как твоя бабушка Дженка, сотрясаясь в спазмах, рыдает в объятиях твоего дяди Джерри.
* * *
ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, С ЧЕГО НАЧАТЬ. МОЖЕТ БЫТЬ, НАДО ПРОСТО ПУСТИТЬСЯ, ПРИПУСТИТЬСЯ НАОБУМ. О ЭРВЕ, КТО ДАСТ МНЕ КРАСНОРЕЧИЕ, ПОЭЗИЮ И ВЕРУ, В КОТОРЫХ Я НУЖДАЮСЬ, ЧТОБЫ СПОКОЙНО РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ МОЮ ИСТОРИЮ, — ДОСТАТОЧНО СПОКОЙНО, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ЧТОБЫ БЫТЬ ВНЯТНОЙ? ХОЧЕТСЯ ВСЕ РАЗБИТЬ, ПЕРЕКОЛОТИТЬ. ДА, РАСКОЛОТЬ МОЕ ПРОШЛОЕ НА КУСОЧКИ И СМАСТЕРИТЬ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА ИЗ ОСКОЛКОВ. ДЛЯ НАС, ЭРВЕ, ЛЮБИМЫЙ. ЧТОБЫ МЫ СМОГЛИ НАМЕЧТАТЬ СЕБЕ БУДУЩЕЕ.
Манхэттен, 1958
Раздосадованный тем, как родители пророчат Джереми блестящее будущее на адвокатском поприще и неустанно поют ему хвалы, Джоэль решает приналечь на свой диплом. Качество факультетов, на которые он сможет претендовать весной, во многом зависит от оценки за эту работу. Поставив крест на сне с конца ноября, он посвящает все свое свободное время написанию ста страниц пылкой и страстной мысли об отношениях человека и животных.
В большинстве примитивных религий, в том числе в иудаизме, — пишет он, — практиковалось принесение в жертву животных. Ритуальное убиение животных позволяло людям постичь собственную нравственность. Потом христиане привнесли новую идею. Они утверждали, что их Бог пожертвовал собственным сыном за их грехи и что этот сын просил своих учеников приносить символические, а не реальные жертвы. Отсюда причастие, в котором хлеб и вино символизируют тело и кровь Иисуса. Аналогичным образом, на протяжении последующих веков, виртуальное заменило собой реальное. Мизансцены подлинной смерти (принесение в жертву животных, гладиаторы, коррида, гильотина) постепенно заменил театр. Софокл. Страсти Христовы. Шекспир, потом Голливуд рассказывали нам истории, в которых трагический масштаб человеческой жизни был скорее сыгран, чем представлен. Все это время убийства отнюдь не прекращались, а может даже усугубились, хоть и скрытьем образом. Война утратила свой священный характер и стала всеобщей бойней. Постепенно отказываясь от жертвоприношений и корриды, положив конец наблюдению за реальной смертью животных, человек обратил миллионы животных в рабство с помощью одомашнивания, интенсивного скотоводства и принудительного труда. В наши дни жизнь этих созданий организована искусственно от рождения до смерти. Macelleria, итальянское слово, означающее мясную промышленность, имеет тот же корень, что французское massacre — бойня; и действительно, сегодня мы приступили к массовому убийству животных. Миллиарды коров и кур живут и умирают ежегодно в нечеловеческих условиях. Биг-мак и кока-кола — наше современное причастие. Надев христианскую личину, Америка говорит всему свету: ешьте, сие есть тело мое, сие есть кровь моя.
И в то время как виртуальное убиение заменило убиение священное, реальные бойни происходят ежечасно. Меньше двух десятилетий назад шестьдесят пять миллионов человек погибли в войне, продолжавшейся всего шесть лет, развязанной одним из самых богатых, образованных и технологически продвинутых народов мира. В то время как настоящие войны и настоящие убийства происходят повсюду на планете, наш современный западный мир вкладывает астрономические суммы денег в виртуальные войны и убийства в индустрии кино и телевидения. Реальные убийства слишком ужасны и не благоприятствуют катарсису; стало быть, эту традиционную функцию выполняет виртуальная смерть, позволяя нам репетировать, контролировать и наблюдать, снова и снова, переход от жизни к небытию, ожидающему нас всех.
Хотя Джоэль работает с полной отдачей и дисциплинированно, время течет в темпе, который пугает его. Иногда, в три часа ночи, слишком вымотанный, чтобы довести до конца рассуждение или изложить целый исторический период, в ужасе при мысли, что он может не уложиться в срок, желая ослепить родителей и вернуть себе их милости навсегда, он берет книгу одного из своих кумиров, Боаса или Бейтсона[4], и переписывает один-два абзаца, наспех объединяя их со своей прозой.
В последний день занятий перед рождественскими каникулами ученики на уроке истории сидят как на раскаленных углях в ожидании переклички. Один за другим они встают, подходят к столу учителя и забирают свои сочинения с его комментариями, нацарапанными красными чернилами на полях.
Худой и сутулый, как всегда один, Джоэль сидит на первой парте. Сердце его зашкаливает. Какую он получит отметку? Посмеет ли учитель поставить ему меньше, чем десять из десяти? Нервным движением он каждые три-четыре секунды поправляет очки на носу, хотя они даже не сползают.
— Джоэль Рабенштейн!
Он вскакивает на ноги, делает несколько шагов и останавливается как вкопанный, потому что вместо того, чтобы дать ему стопку страниц, как другим ученикам, учитель протягивает ему пустую руку.
— Рабенштейн, — говорит он, — я позволил себе передать ваше сочинение мистеру Уоллесу. Он прочел его вчера вечером и попросил меня передать вам, что ждет вас в своем кабинете ровно в двенадцать часов. Эльза Смит!
Возвращаясь на свое место, Джоэль чувствует, что его тело распадается на куски. Как… О Боже мой… О Боже мой… Ученики вокруг него хихикают. Какой позор… Никогда ему не оправиться. Никогда. Он краснеет: багровая волна поднимается от груди и быстро заливает по очереди затылок, уши, щеки и лоб. Его жизнь кончена. Нет, ничего не поделаешь,
