несмотря на остатки средневековой религиозной нетерпимости в этой стране, архиепископ охотно брал евреев к себе на службу, и многие из них оставались долгие годы лучшими друзьями Людвига. Здесь, в одном доме с Бетховеном, жили сестры Саломон, придворные певицы-еврейки; через улицу жил тоже еврей, Франц Рис, – первая скрипка в оркестре курфюрста, отец Фердинанда и певицы Древер; несколько дальше, где Bonngasse переходит в не менее кривую и узкую Kolngasse, проживал валторнист Зимрок, основатель известной издательской фирмы, снабжавший Людвига всеми музыкальными новинками. Этот круг знакомых значительно расширился, когда юного композитора и виртуоза стали приглашать в местные аристократические дома, к графине Вальпург-фон-Бельдербуш, – невестке умершего министра, к графине Хацфельд, – внучатной племяннице покойного архиепископа Максимилиана-Фридриха; сам граф Хацфельд был ревностный поклонник Моцарта, камерную музыку которого изучил до такого совершенства и исполнял с таким увлечением, что автор не раз называл его своим лучшим интерпретатором; все эти знатные особы создали себе из искусства не только развлечение, но главное и почти ежедневное времяпрепровождение. От полунищих ремесленников-музыкантов юноша все чаще переходил в общество меценатов и дилетантов, все чаще он встречался с советником Альштетеном, – любителем квартетной музыки, с камергером фон-Шалем, – изящным пианистом и скрипачом, с советницей Бельцер, охотно услаждавшей слух своих гостей чудным контральто, с тремя братьями Фациус, – сыновьями русского дипломатического агента, капитаном Дантуаном, сочинявшим никому неизвестные симфонии и оперы, с советником Мастио, мечтавшим создать у себя дома постоянный квинтет и осуществившим эту мечту в лице своей дочери и четырех сыновей. Наконец, сам курфюрст Максимилиан-Франц, восторженный музикоман, довольно часто призывал к себе 15-летнего Людвига, чтобы послушать его выразительную игру и оригинальные импровизации. Среди множества знакомых, юный Людвиг отдавал особое предпочтение семье фон-Брейнинг, где он находил все то, чего был лишен в родительском доме. Надворный советник Эммануил-Иосиф фон-Брейнинг погиб при пожаре дворца в 1777 году, оставив вдову лет тридцати и четырех детей: Христофора (род. в 1771 г.), Элеонору (1772 г.), Стефана-Лоренц-Иосифа (1774) и Лоренца-Ленца (1777). Последний был одним из трех друзей молодого композитора, вписавшего ему в альбом, за несколько месяцев до его смерти, следующие строки Шиллера (из «Дон-Карлоса» IV, 21):
Правда мудрецу нигде не сокровенна,
Чувствительному сердцу открыта красота:
Обе принадлежат друг другу неизменно.
Милый, добрый Брейнинг.
Никогда я не забуду времени, проведенного с тобою как в Бонне, так и здесь. Не лишай же меня своей дружбы и будь всегда уверен в моем постоянстве.
Твой истинный друг Л. в. Бетховен. Вена, 1 октября 1797 года.
Члены этой семьи издавна занимали почетные должности Тевтонского ордена, прадед и дед были некогда его канцлерами; ныне дядя, брат матери, занимал этот пост; семья была состоятельная и принадлежала к местной аристократии, дети воспитывались в рамках строгой нравственности, посвящали много времени литературе и часто развлекались музыкой. Зимой Людвиг проводил в этой семье большую часть дня, а летом его брали с собой в имение дяди, Керпен (между Кельном и Ахеном); мать семьи умела подчинить мальчика своему влиянию, здесь он чувствовал себя легко, свободно, здесь появлялась улыбка на его лице; здесь он проникался верой в добродетели, которые руководили им впоследствии, здесь он научился ценить людей и уважать человеческое достоинство; здесь он встретился с семнадцатилетним Вегелером, впоследствии лучшим своим другом, мужем Элеоноры и профессором боннского университета, основанного Максимилианом-Францем вскоре по приезде в свою резиденцию.
Эрцгерцогу Максимилиану-Францу было 28 лет, когда брат, Иосиф II, вручил ему бразды правления одной из обширнейших и богатейших епархий империи. Это был довольно красивый молодой человек, с большими голубыми глазами, широким лбом, среднего роста и уже с задатками непомерной впоследствии толщины. Богатому и влиятельному прелату современники, конечно, пели хвалебные гимны, превознося достоинства его ума и сердца, но не эти гимны служат историку материалом при оценке личности; разве мало воспевали владетельных тиранов, коронованных палачей и деспотов-кретинов? Нет, Максимилиан оставил о себе в Бонне иные следы: прекрасный ботанический сад, гимназию, читальню; наконец, он основал здесь академию (впоследствии университет), куда пригласил профессором медицины доктора Вегелера, с которым наш композитор сошелся очень близко, и профессором литературы монаха-расстригу Шнейдера, впоследствии сложившего голову на парижскую гильотину. Он прекратил произвол и распущенность чиновников, угнетавших и развращавших народ в период деспотического владычества Максимилиана-Фридриха и его министра, графа Бельдербуша, начавшего с сокращения дворцовых расходов, а окончившего расточительностью, лихоимством и потерей своей должности. Молодой курфюрст был настолько проницателен, что, вопреки слабости подобных властелинов, отвергал льстивые речи приближенных и понимал, что дым каждения может переносить только мраморный нос статуи, но не избежал упреков некоторых современников: «он везде делал промахи», – пишет о нем г-жа Кампан; «Иосиф II открыто смеется над глупостями своего брата, глупость написана на лице его и т. д.», – писал Моцарт своему отцу 16 ноября 1781 года; говорят, он слушал обедню из охотничьей палатки, которую ставили при входе в церковь. Но эти причуды, промахи и недостатки вполне искупаются тем мудрым правлением, которым он облагодетельствовал свою резиденцию.
Максимилиан, подобно старшему сыну Марии-Терезии, Иосифу, получил хорошее музыкальное образование; при постановке опер во дворце нередко Иосиф дирижировал оркестром, в котором Максимилиан исполнял партию альта; также нередко оба брата разыгрывали в четыре руки на клавесине излюбленные ими старинные простенькие французские и итальянские оперы, выше которых их музыкальные потребности не возносились; Баха и Генделя они не знали; маститого Глюка они почитали, но едва понимали его. Однажды автор «Ифигении в Тавриде» застал братьев за исполнением этой оперы.
– Это не игра, а свинство! Можно ли так безобразить мое произведение! – воскликнул старый маэстро, обращаясь к юным артистам.
Бедственное существование и преждевременная смерть Моцарта в значительной степени были следствием неблаговоления Иосифа II; Максимилиан относился к нему лучше и даже заранее обещал взять его к себе капельмейстером, лишь только переедет в Бонн. Какую эпоху создали бы в истории искусства два величайших гения, если бы судьба свела их здесь вместе, яркую восходящую звезду и блестящее светило в апогее своего развития! Максимилиан, видимо, забыл о своем обещании, или же, может быть, Моцарт предпочел жизнь в Вене, в тогдашней столице музыкального мира.
Бонн, как было сказано, тоже пользовался славой значительного музыкального центра, его называли даже «городом муз»; тем не менее ему далеко было, конечно, до Вены и в общем он мало отличался от столиц многих мелких немецких герцогств и княжеств. Некогда значительная римская крепость Бонна, или Castra Bonnensia, часто упоминаемая Тацитом, развилась в красивый, оживленный городок при архиепископах-меценатах; главными украшениями города были: собор в романском стиле, построенный в
