— Эк тебе, братец, голову забинтовали, — хмыкнул почтмейстер. — Тюрубан как у бенгальского махараджи!
— Повезло, что ближайшей больницей оказалась Филатовская, — поделился Мармеладов. — Детский доктор рану штопает бережнее, чем обычные хирурги, еще и приговаривает: «терпи, золотой мой, до свадебки заживет». Велел больше спать и не нервничать по пустякам. А напоследок сахарного петуха подарил. Хочешь? — он протянул лакомство приятелю.
— Не откажусь. Мне повезло меньше. Перелома не случилось, но вывихнутое плечо вправлял этот Вятцев — жестокий коновал! Аж слезы из глаз брызнули. Уверен, он и с мелюзгой церемониться не станет… Давай в следующий раз наоборот поступим. Я пойду к доброму зашивальщику, а ты к мяснику-костоправу.
— В следующий раз?
— Ну, расследования наши редко обходятся без ущерба для здоровья. Ты же не бросишь частный сыск из-за этого случая?
Ответить Мармеладов не успел. По липовой аллее, идущей от ворот, пронесся босоногий вихрь.
— Куда?! Бродягам тута не положено! — взревел сторож, и погнался было следом, да где ему, старому. Мальчишка подбежал к крыльцу и остановился на почтительном расстоянии.
— Слышь, усатый, ты чё ль — Мармеладов?
Почтмейстер молча кивнул на приятеля.
— Не брешешь? Велено передать письмо лично.
— Истинный крест! — сыщик подал знак запыхавшемуся охраннику не вмешиваться.
— Тады забирай.
Босяк порылся в карманах рубахи, от которой осталось лишь название — ткань давно расползлась на ниточки. Вытащил сложенную вчетверо записку и протянул издали, все еще недоверчиво.
— От кого?
— Я почем знаю?!
— Не брешешь? — в тон ему спросил Мармеладов, доставая из кармана сюртука рубль. Босяк облизнулся, представляя, сколько всего можно накупить на эти деньги, но сокрушенно шмыгнул носом.
— Не, я того господина прежде не встречал. Он меня на Триумфальной подозвал. Дал такой же рубль и записку. Велел сюда принесть. Отдать Мармеладову, который на крыльце сидит.
— Ох, подозреваю я, кто может наблюдать за нами, — протянул Митя. — А ну-ка, шалопай, опиши каков из себя этот господин?
Мальчонка не взглянул на него, он смотрел на серебряную монету, как зачарованный.
— Лысая башка, нос крючком. Да ты, небось, все поймешь, когда письмо откроешь.
— Ладно, заслужил!
Монета исчезла в грязном кулаке быстрее, чем капля воды с раскаленной сковородки.
— И петуха забирай.
Почтмейстер протянул леденец на палочке постреленку. Тот побежал к воротам, увернулся от цепких пальцев сторожа, пытавшихся схватить его за ухо. Куда там! Проще изловить летящую молнию или револьверную пулю. Дети из хоровода, наблюдавшие сцену погони, засвистели и захлопали в ладоши. Их симпатии были всецело на стороне чумазого сверстника. Сторож сплюнул в клумбу и заковылял к воротам.
Сыщик, по привычке, наскоро проглотил содержание письма, потом медленно перечитал, впитывая каждое слово, а на третий раз принялся проговаривать вслух:
«Драгоценнейший г-н Мармеладов!
Не знаю, как выразить признательность за помощь, которую Вы оказали в этом деликатном деле. Право же, без Вашего участия мне никогда не удалось бы отыскать беглеца и вернуть украденную им реликвию. Коллекция моя полностью собрана, каждый артефакт в ней на своем месте и все это стало возможным только благодаря Вашему уму.
Не смею предлагать деньги — это совершеннейшая пошлость! Но и оставлять Вас без награды, конечно же, несправедливо. Поэтому я подарю Вам жизнь, да и товарищу Вашему — из уважения к былым заслугам и пережитым трагедиям. Вы успели заметить (уверен, с Вашей проницательностью это не трудно), что я не оставляю живых свидетелей? Но для Вас сделаю исключение. Даю слово: если в будущем пути наши не пересекутся и Вы не станете искать встреч со мной, то проживете долго и, возможно, счастливо.
Желаю Вам душевного спокойствия, первейшего блага, без которого нельзя действовать и поступать разумно ни на каком поприще.
Остаюсь искренним поклонником Вашего таланта,
Ираклий Цобелиани».
— А злодей великодушен, — Митя подкрутил усы вверх, на гусарский манер. — Оскорбительно великодушен. Не сумел нас прикончить, но пыжится и хорохорится, делает вид, что так и замыслил с самого начала.
Сыщик поправил повязку на голове.
— Судя по точности, с которой наносит удары господин Сабельянов — или Цобелиани, если не коверкать его фамилию на русский манер, — убийца он опытный, умелый и безжалостный. Может статься, и вправду пожалел нас с тобой «из уважения к былым заслугам…»
— Неужели тебя напугал этот крючконосый хлыщ? Не верю!
— Не напугал, но заставил насторожиться. Он так много знает обо мне, о тебе, о пережитых трагедиях. А что нам известно об этом господине? Только три малозначительных факта: Ираклий из древнего грузинского рода, он собиратель исторических диковинок и хороший актер. Помнишь, как достоверно он разыгрывал робость и рассеянность? Еще покашливал так смущенно: «Кхе-х!» — с горькой ухмылкой передразнил сыщик. — А как он на ходу сочинял про покушения, чтобы убедить меня взяться за это расследование… Дьявольский талант.
— Нам еще кое-что о нем известно, — возразил Митя. — Мы видели убийцу и можем описать полиции его приметную внешность.
— Внешность легко изменить. Наденет Ираклий парик, отпустит бороду — и уже никто не признает по словесному описанию. Нет, пока зацепиться не за что.
Мармеладов аккуратно согнул записку пополам, затем еще раз и положил в карман сюртука.
— Признаться, я ожидал, что ты скомкаешь чертов листок, — удивленно сказал почтмейстер, — и отбросишь как можно дальше.
— Мне подобные эмоции не свойственны, — пожал плечами сыщик. — К тому же Сабельянов прав: я помог ему довершить черное дело. Вольно или невольно — разве это оправдание? Ираклий заранее сообщил мне все необходимое для разгадки. Оставалось только сложить правильно, а я не сумел. Смерть Макара Вострого на моей совести. Именно поэтому мне важно сохранить письмо убийцы. Как вексель. Знай, Митя, сколь бы хитер и коварен не был злодей, но я стребую с него должок и закрою этот счет.
VI
— А для меня ничего не найдется?
Мармеладов выступил из темной подворотни как раз в тот момент, когда почтмейстер, разогнав поздних посетителей, закрывал контору. Митя
