Я настолько обескуражена происходящим, что даже не предлагаю сбегать до магазина. Мы дружим сто лет. Половину сознательной жизни!
– Спасибо, – улыбаюсь, поспешно снимая пуховик.
– Чай заварить или нормально поедим? Планируется поздний обед или ранний ужин.
– Спасибо, пахнет вкусно, но я не голодна. Просто подожду Любу, если вы не против.
– Без проблем. Ты же знаешь, где ее комната.
– Знаю, конечно.
Прохожу к Любе, плюхаюсь на стул и оглядываюсь. Я по–прежнему в дзене, происходящее воспринимаю через защитный слой. Раньше бы рвала и метала, но сейчас...
Вдох–выдох. Жизнь слишком круто меняется, чтобы нервничать из–за друзей. Бывших друзей?
Я часто злилась на Любу, но всегда из–за ее дурного поведения. Связи с не внушающими доверия парнями, в том числе с женатым взрослым мужчиной, делали ее несчастной. Я это видела и переживала.
Сейчас злость совсем другого порядка. Конкретно в данный момент я саму себя не узнаю. Сижу у Любы дома, в ее комнате, рассматриваю ее работы, развешанные на стенах. И не желаю ей добра. Ни капельки.
Тянутся минуты. Монотонные, раздражающие своей неспешностью. Ну где уже она?! Матвей ведет себя как подонок, и после такого фортеля у нас с ним точно ничего быть не может. Но Люба–Любушка, подружка родная, ей–то что я плохого сделала?
От нечего делать беру со стола папку, открываю и начинаю листать зарисовки простым карандашом. Здания, деревья, натюрморты, образы каких–то незнакомых людей. Кажется, вот это я стою у забора. Люба всегда хорошо рисовала и делала это постоянно, жаль, родители не разрешили поступить в вуз по призванию, запихали в технический.
Невольно улыбаюсь, залюбовавшись. Работ много, штук пятьдесят. Заглядываю в самый конец и замираю. На последнем листе А4 изображен Матвей.
Мой Матвей. Набросан схематически, стоит, облокотившись на столб, смотрит куда–то в сторону. Мгновенно узнаю этот устало–снисходительный взгляд, между пальцев зажата сигарета. Листаю дальше.
Снова он. Теперь лицо крупно.
Дальше профиль. Зарисовка со спины. На очередном листе он сидит, развалившись в кресле. Негодование разгоняет пульс.
В мыслях проносятся обрывки разговоров, Любины советы и замечания. Я глазам своим не верю. Я просто... никогда ничего не замечала!
Судорожно листаю остальные работы, но никаких других парней не обнаруживаю. Не то, чтобы это была прорисовка всех знакомых. Только моего любимого человека.
Ледяным душем обрушивается сверх–осознание. Прижимаю руку к животу: медленный вдох–выдох.
Нет, я не стану нервничать. Буду выше. Если эти двое так со мной поступят, это останется на их совести. У меня свой путь. Свой собственный.
Дверь позади негромко хлопает, я оборачиваюсь и, наконец, вижу перед собой Любу. Стараюсь вложить во взгляд всё то, что сейчас чувствую: обиду, злость, презрение.
Та выглядит испуганной. Глаза вытаращила, покраснела.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает взволнованно. Впивается глазами в папку. – Положи на стол, это мое.
– На работы твои зашла полюбоваться. Очень красиво, – голос звучит отстраненно. Пронзительно. Угрожающе.
Взгляд впивается в ее шею, на которой цепочка.
Любушка – подружка моя самая близкая. Таблетки мне абортивные подпихивала. Советы давала, что таких Матвеев еще сто штук будет.
Мне не нужно было сто! Я хотела того самого, своего единственного! Много лет встречалась с ним, спала в том числе без защиты, потому что очень сильно его чувствовала. В глубине души не верила, что однажды наши дороги разойдутся, хоть и повторяла себе это постоянно, словно подготавливаясь к боли. А еще... потому что на самом деле, я всегда отчаянно его любила. Пусть не так громко и очевидно, как это делал он. Моя любовь была тихой, скромной, но я ей жила с пятнадцати лет!
Вскакиваю на ноги. Выхватываю пару листов с зарисовками своего парня и демонстративно разрываю. Потом беру еще и вновь рву. И следующие тоже.
С удовольствием. Бросая клочки себе под ноги.
Пока Люба не отмирает и не кидается ко мне со словами:
– Пожалуйста, хватит! Этим зарисовкам четыре года!
Глава 9
Я поднимаю руки высоко, прячу листки, потому что в какой–то момент кажется, что Люба за них драться собралась, но нет. Она всего лишь садится на корточки и начинает собирать обрывки.
Собирать и бережно складывать на колени в стопочку. Носом шмыгать. А я не знаю куда и деться.
Некоторое время наблюдаю за ее попытками сберечь что–то, по–видимому, важное, потом не выдерживаю и тоже приседаю. Со стороны на нас обеих посмотреть — ну какая идиотская ситуация.
Начинаю помогать.
– Не трожь, это мои, – повторяет она, жалобно всхлипнув. – Мои работы, ты не имеешь права их портить.
– На твоих работах мой парень.
– Бывший парень.
– Теперь уже, наверное, да, – поддерживаю резковато. – Бывший на все сто процентов. Он с тобой спит? Давно? У вас началось, когда мы еще встречались?
Люба вскидывает округленные глаза, в этот момент кулон выпадает из выреза ее футболки. Я впиваюсь в него глазами и моментально понимаю, что это не тот.
Пульс разгоняется до максимума, а краска ударяет в лицо. Я выбрала кулон из красного золота, а этот с вкраплением других металлов. Форма листочков такая же, но они украшены навязчивыми узорами. Короче, безвкусица.
Еще один глубокий вдох–выдох. Упс.
Впрочем, карандашные рисунки никуда не делись, и я вновь раздражаюсь.
Люба ловит мой взгляд и поспешно прячет кулон под футболку. Видимо опасаясь, что в порыве ревности, я сорву и его.
Поднимаюсь и подхожу к окну, руки на груди скрещиваю. Любин писклявый голос ножом вонзается в спину:
– Пока не спим. Сама–то себя слышишь?
Оборачиваюсь и вопросительно приподнимаю брови, призывая продолжать.
– Мы сблизились уже после вашего расставания. И да, этот кулон он выбирал для меня. Не знаю, зачем попросил твоей помощи. Ты неплохо меня знаешь и у тебя хороший вкус...
– На парней? – перебиваю.
– Я попросила его больше так не делать. Он пообещал, что не станет.
– Когда у вас началось–то? Я вообще ничего не понимаю!
– У меня были проблемы с Олегом, я попросила Матвея о помощи. Тот вступился, поговорил. С тех пор начали общаться.
– За моей спиной?
Люба делает взмах руками и начинает жестикулировать.
– Юля, за твоей спиной общаться очень легко, потому что ты никого кроме себя самой не замечаешь. А последние недели — особенно.
