Костас улыбнулся. И подумал, что именно в этом и состоит разница между младшим и старшим поколением. Чем старше ты становишься, тем меньше тебя волнует мнение окружающих, и именно так ты обретаешь свободу.
– Не волнуйся, милая Ада. Я не разговариваю с деревьями, если рядом кто-то есть.
– Да, но все-таки… рано или поздно тебя могут застукать. – Ада разбросала по траншее пригоршню сухих листьев. – Прости, но что мы вообще здесь делаем? Соседи подумают, что мы закапываем труп. И вызовут полицию! – (Костас потупился, его улыбка стала менее уверенной.) – Честно, папа, не хочется задевать твои чувства, но от твоего фигового дерева у меня мурашки по коже. В нем есть нечто ненормальное. Иногда мне кажется, будто оно… она… нас слушает. Шпионит за нами. Форменный бред, конечно, хотя это именно то, что я чувствую. Разве такое возможно? Разве деревья способны слышать, о чем мы говорим?
В глазах Костаса на секунду промелькнуло смущение, после чего он сказал:
– Нет, дорогая. Тебе не стоит беспокоиться о подобных вещах. Деревья – замечательные создания, однако я не стал бы заходить так далеко.
– Ну тогда ладно. – Отступив в сторону, Ада принялась молча наблюдать за работой отца. – А как долго ты собираешься держать ее под землей?
– Несколько месяцев. Откопаю, как только станет теплее.
– Несколько месяцев – это очень долго! – присвистнула Ада. – Ты уверен, что она выживет?
– С ней все будет в порядке, – кивнул Костас. – Она через многое прошла, наша Ficus carica. Ада, твоя мама называла ее настоящим бойцом. – Костас осекся, словно опасаясь, что сболтнул лишнего. Затем быстро накрыл траншею брезентом, придавив его по углам камнями, чтобы не унесло ветром, и отряхнул руки. – Думаю, мы закончили. Спасибо за помощь, милая. Я тебе очень благодарен.
Они вместе повернули к дому, ветер путал им волосы. И хотя фиговое дерево, лежавшее вместе с остатками корней в траншее, уж никак не могло выбраться оттуда и пойти за ними, Ада, прежде чем закрыть за собой дверь, оглянулась, бросив взгляд на темный холодный сад, и у нее по спине пробежал холодок.
Фиговое дерево
«От твоего фигового дерева у меня мурашки по коже», – говорит она. А почему она так говорит? Неужели подозревает, что я нечто большее, чем кажется на первый взгляд? И хотя все именно так, это отнюдь не означает, будто от меня может бросать в дрожь.
Ох уж эти люди! Наблюдая за ними в течение долгого времени, я пришла к неутешительному выводу, что они вовсе не хотят знать ничего нового о растениях. Не хотят выяснить, свойственны ли нам желания, альтруизм и чувство родства. И если на некоем абстрактом уровне эти вопросы кое-кого и заинтересуют, они останутся без ответа. Полагаю, людям проще считать, что, поскольку у растений нет мозга в традиционном понимании этого слова, деревья способны вести лишь самое примитивное существование.
Что ж… одни виды вовсе не обязаны любить другие виды – тут не поспоришь. Но раз уж люди заявляют о своем превосходстве над всеми формами жизни, им необходимо достичь понимания древних организмов, которые обитали на Земле задолго до их появления и останутся там после их смерти.
По-моему, люди намеренно избегают возможности узнать о нас больше, поскольку на подсознательном уровне понимают, что полученная информация может нарушить их спокойствие. Хотелось бы им, к примеру, узнать, что деревья способны намеренно менять линию поведения? А в таком случае интеллект, вероятно, не всегда зависит от наличия мозга. И будет ли людям приятно узнать, что, посылая сигналы через подземную грибную сеть, деревья способны предупреждать соседей о грозящих им опасностях – о приближении хищника или о патогенных микроорганизмах, – которых в последнее время становится больше вследствие обезлесения, деградации лесов и засух, причем все это под влиянием антропогенной деятельности? Что древесная лиана бокила трехлистная (Boquila trifoliata) мимикрирует, в результате чего ее листья становятся такого же цвета и формы, как и листья растения-хозяина, наводя ученых на мысль о наличии у лиан некой способности видеть? Что древесные кольца говорят не только о возрасте дерева, но и о полученных им травмах, включая лесные пожары, и, таким образом, в каждом древесном кольце, подобно незаживающему шраму, вырезаны околосмертные переживания? Что запах свежескошенной лужайки, который ассоциируется у людей с чистотой, порядком, обновлением и красотой, на самом деле является очередным сигналом бедствия, посылаемым травой с целью предупредить другие растения и попросить о помощи? Что растения способны узнавать своих родных и близких, чувствовать, как вы к ним прикасаетесь, а некоторые, вроде венериной мухоловки, даже умеют считать? Что деревья в лесу могут предсказать, когда олень соберется обглодать их кору, и защищаются, смачивая листья чем-то вроде салициловой кислоты, способствующей выработке танина, который отталкивает животных? Что до недавнего времени в Сахаре на пересечении древних караванных путей росла акация – ее называли самым одиноким деревом в мире, – которая, укоренившись вширь и в глубину, выживала, несмотря на экстремальную жару и нехватку воды, пока ее не снес пьяный водитель? Или что многие растения перед лицом угрозы – нападения либо вырубки – вырабатывают этилен, служащий своего рода анестетиком, и эта химическая реакция описывается исследователями как отклик на крики растений в состоянии стресса?
Самые сильные страдания деревьям причиняют люди.
В городах деревья растут быстрее, чем в сельской местности. И раньше умирают.
Действительно ли люди жаждут узнать подобные вещи? Я так не думаю. Если честно, я не уверена, что они нас вообще видят.
Люди каждый день проходят мимо нас; сидят, спят, курят и устраивают пикники в нашей тени; обрывают листья и пожирают наши фрукты; ломают ветви, которые используют как лошадок в раннем детстве, а став старше и беспощаднее, – для устрашения других; вырезают на наших стволах имена своих ненаглядных и клятвы в вечной любви; плетут ожерелья из наших иголок и запечатлевают наши цветки в произведениях искусства; раскалывают нас на дрова для обогрева жилищ, а иногда срубают нас исключительно потому, что мы заслоняем им вид; делают из нас колыбельки, пробки для винных бутылок, жевательную резинку, мебель в деревенском стиле; извлекают из нас завораживающую музыку; превращают в книги, которыми зачитываются холодными зимними вечерами; используют нашу древесину для изготовления гробов, в которых, зарытые на глубину шесть футов под пологом нашей листвы, находят вечный покой; даже посвящают нам романтические поэмы, где называют связующим звеном между землей и небом, и тем не менее в упор нас не видят.
Полагаю, людям так трудно понять нас, растения, именно потому, что, для того чтобы они могли общаться с кем-либо, кроме себя любимых, и проявлять хоть какую-то заботу, им необходимо видеть лицо, образ, максимально приближенный к их собственному. Чем заметнее глаза животного, тем больше симпатизирует ему человек.
Кошки, собаки, лошади, совы, кролики, карликовые игрунки, даже беззубые страусы, глотающие камешки, словно ягоды, – все они получают справедливую долю любви. Но конечно, только не змеи, крысы, гиены, пауки, скорпионы, морские ежи… Существа с глазами поменьше или вообще без глаз не имеют ни единого шанса. Впрочем, так же, как и деревья.
