каждым днем заводился все больше. Ему было не до занятий, курсовая застопорилась, он не успевал поесть, каждую свободную минуту искал Настю, обрушивая на нее мечты о совместной жизни, шквал неистовой любви. Девочка была столь хрупко-беззащитной, что ему казалось невероятным, как бренная земная жизнь не ранит ее ежеминутно своей вульгарной материальностью и пошлостью. Он хотел защищать ее ото всех, беречь, как драгоценную вазу. Даже от родителей. Глядя на ее высокий лоб, боттичеллевские черты лица, мягкую застенчивую улыбку, Митин удивлялся, как такое создание могло быть выращено в доме преуспевающих, уверенных в себе людей. Конечно же, думал Матвей, когда они поженятся, ему придется и учиться, и работать, чтобы не зависеть от Настиных папы с мамой. Все, что ни взвалит на него судьба, ему будет только в радость.
Во всех планах Митина покинутые им Ламара и крошечная Любка возникали лишь как смутные видения, которые он старался отогнать, утешая себя тем, что, устроив как надо новую свою жизнь, он конечно же сделает все, что в его возможностях, для своей бывшей семьи. Никому другому он не позволит заботиться о них, и они тоже будут по-своему счастливы.
Потом зыбкий образ беззащитной Насти стал приобретать более ясные очертания. Он заметил в ней некоторые милые слабости и чудачества, но обнаружил и неожиданную силу характера, способность добиваться желаемого. Ах, если б ему дано было кое-что понять раньше, сложить наблюдения, нарушающие стройность образа этой девушки! Но страсть ослепляла, ничего он не замечал в присутствии Насти, не хотел замечать.
Тут дело было еще и в его воспитании. Лет до шестнадцати открытие большого мира происходило у Митина как бы в единоборстве — благословенных подтверждений родительских уроков с иногда ошеломляющим опровержением их жизнью. Отец говорил: чужое никогда не приносит счастья, нельзя присвоить кошелек, даже если тебе кажется, что он ничей и хозяин не хватится, или не платить за проезд, если никто не заметит, или отмолчаться, будучи виновным, когда подозрение падает на другого, или отбежать, если бьют не тебя. И все в таком духе. Однажды — ему было лет семь — они с Вовкой наломали цветов в чужом саду и делили их на заднем дворе. Внезапно из сарая выскочил отец, молча схватил его за руку, жестко втянул в темноту сарая, больно швырнул на землю и запер до глубокой ночи. Это был единственный раз, когда Митина наказали физически. Обычно наказанием было осуждающе-пренебрежительное молчание родителей, презрение или игнорирование его присутствия. В такие минуты Митин мечтал, чтоб они его лучше стукнули.
Когда он стал бывать в доме Линяевых, ему показалось там во многом привольнее, чем в родительском. Начать с того, что никто из Линяевых не расспрашивал его ни о чем, не устраивал смотрин, не интересовался его родословной.
В первый раз, когда он появился, с ним почти не поздоровались. Отец Насти, продолжая смотреть хоккей по телевизору, комментировал вслух удачные моменты; мать, не прерывая беседы по телефону, кивнула им издали. Настя провела Митина в свою комнату, здесь празднично блестело, переливалось множество разноцветно-нарядных предметов, о которых он и понятия не имел. Столик ее перед зеркалом был заполнен какими-то щипчиками, бутылочками, коробочками, от которых исходил запах чего-то нежно-дурманящего. Он подумал: вот оно, женское, неотъемлемое, что составляет сущность и силу современной девушки! Он был околдован, даже подавлен всем этим благоуханием, блеском, ощущал ее присутствие почти как волшебство. Далеким отсветом мелькнула мысль о Ламаре, купающей Любку вдвоем с соседкой, которая не раз их выручала, но глаза его как завороженные следили за Настей. В какой-то момент он забыл все на свете, поплыли разноцветные стены, торшерные фонарики, с золотом покрывало, подушки, уложенные точно конфеты в коробке. Митину неловко было только Настиных родителей за стеной; ему казалось, каждую минуту могут войти. Рука Насти протянулась к миниатюрному телевизору у постели, зазвучала спортивная передача, которую в другой комнате на большом экране смотрел ее отец, крючок на двери остался ненакинутым. Но родители ее не вошли.
Уже потом, утопая в чем-то мягком, все еще плохо соображая, что с ним, Митин пробормотал:
— Мы, наверное, мешали твоим предкам?
— А… — скривила губы Настя. — Мы здесь все друг другу мешаем.
— Как это? — приподнял он голову.
— Очень просто. — Она зажгла свет, придвинула к нему вазочку с финиками, стоявшую на тумбочке. — Мать не выносит, когда отец дома. Как появится, врубает телик, а звук мешает ей общаться по телефону. Мое присутствие мешает им обоим ругаться и изводить друг друга. Поэтому можешь не дергаться, их устраивает наша самостоятельность. — Она достала финик, приложила к его губам.
Митин знал, что отец Насти какой-то очень квалифицированный эксперт то ли по закупке оборудования, то ли по продаже, часто выезжает за границу. Кроме того, он был кандидатом наук и где-то преподавал. Многое в антураже линяевской квартиры было результатом загранпоездок отца. Привозное в те годы резко выделялось в московских квартирах, еще не было размаха контактов, сотрудничества, еще только начинался загрантуризм. У Линяевых на кухне — обитой деревом, со множеством навешанных ложечек, разноцветных кастрюлек, кружек, инструментов для приготовления кремов, тортов — все само мылось, стиралось, вертелось и мололось. Видя, как ловко Настя управляется со всем этим, Митин вспоминал Ламару и мать, думая, как сильно облегчилась бы их жизнь, будь у них такая кухня. Тем неправдоподобнее и умилительнее казалось Митину, что, несмотря на этот шикарный достаток, Настька любит пожить жизнью дворовой шпаны. Шло ли это от забавы, рассуждал он впоследствии, или из спортивного интереса, но она любила надуть, оттягать что-нибудь — просто так, ради шутки, ради игры, что ли. Она нарочно не брала билета в автобусе, ехала зайцем, чтобы подергать себе нервы и обмануть бдительность кондуктора. В зал кинотеатра она тоже проскальзывала дуриком, а потом, вернувшись, хохоча подавала билет. Как-то он спросил ее о нескольких книгах на полочке с автографами владельцев, Настя засмеялась: раз не спрашивают, значит, забыли, не нужны. Так же она поступала в отношении забывчивых хозяев дисков, кассет, посуды или рюмок, одолженных на вечеринку.
— У них всего этого навалом, обойдутся, — пожимала она плечами. — Им даже удобнее, что можно так освободиться от излишков.
Однажды он увидел на ее столе однотомник прозы редко издававшегося писателя. Он жадно кинулся листать, обладание этой книгой, только что вышедшей небольшим тиражом, было неслыханной удачей. Но на титульном листе мелькнула печать университетской библиотеки.
— Читай побыстрее, — попросил. — Я тогда тоже успею.
— Успеешь, — засмеялась она, запрокидывая голову и обнажая переливающуюся белизной шею (на ней в тот раз было какое-то удивительно
