каких-то отбросов.
Желание и дальше подсчитывать убытки мгновенно пропало, и я пару минут просто сидел на полу с тлеющей сигаретой, опершись спиной на старую газовую плиту.
Внезапно еще живой телефон к в кармане стал настойчиво трезвонить.
Вынув его из кармана, я провел пальцем по разбитому экрану, чтобы смахнуть мелкие осколки, и прочитал имя контакта.
— Ну, посмотрим, что новое ты мне скажешь, — пробормотал я и нажал на иконку вызова.
— Ублюдок! — тут же истерично закричал динамик. — Как ты смеешь!..
— Ясно, — я тут же сбросил вызов. — Ничего нового, — и добавил контакт в черный список.
Снова повисла тишина. Через несколько секунд молчаливой борьбы с болью я не выдержал и набрал номер матери.
Гудок… гудок… А затем знакомое «Абонент не отвечает или временно недоступен» прогнусавило механическим голосом в ухо.
Фыркнув, я отбросил телефон в сторону.
— По-моему, меня где-то обманули. Не помню, чтобы подписывал при рождении лицензионное соглашение, где позволял бы так себя унижать. Я же не мазохист какой-то.
Я сам посмеялся над своей глупой шуткой, скрючившись от подступившей боли, после чего снова взял в руки телефон.
— Где был этот листок?
Пошарив по карманам, я нашел скомканный промокший листок, сунутый мне женихом моей бывшей, и набрал написанный на нем размывшимися чернилами номер.
Я не сомневался. Не было ни секунды колебаний. Я точно знал, что хочу сделать. Неотвратимость судьбы вела меня через все препятствия.
— Алло, кто это?
— Ох, Тим, верно? — прочистил я горло. — Можешь дать трубку Анне на секунду? Она сменила номер, а новый я так у нее и не взял.
— Эм, да, конечно, — без труда согласился он. — Анна, это тебя.
Понимающий человек…
— Да, ты что-то хотел? Помнится, ты был не в восторге от нашей встречи, чего вдруг решил сам позвонить?
— Я по-прежнему не в восторге, — не стал скрывать я. — Нет, помолчи секунду. Я уже знаю, что ты готовишься двинуть очередную тираду на тему ответственности. Не надо, хорошо? Я просто хотел извиниться.
— Что ты сказал? — голос ее сделался удивленным, будто она вообще не ожидала от меня такого услышать. — Я сплю?
Я хохотнул.
— Нет, не спишь. Я правда прошу у тебя прощения. Мы оба наделали много ошибок, и оба знаем, к чему это привело. Я лишь хочу извиниться за всю боль, что тебе причинил. Скорее всего, я делал это не потому, что сомневался в тебе, а потому что сомневался в самом себе и не хотел этого признавать. Так что да… кхм, прости. Вот и все. И передавай привет своему жениху. Он вроде неплохой тип на первый взгляд. Вы наверняка будете…
— Эй, — она прервала меня, голос ее сделался натянутым, как струна.
— Что?
— Не делай этого.
— Что? — переспросил я. — Не понял.
— Не прикидывайся. Я знаю тебя как облупленного, и ты явно что-то замыслил. И уж точно что-то очень нехорошее. И я говорю тебе: не делай этого!
— Я правда не знаю, о чем ты подумала. Я только извиниться хотел.
— Подожди полчаса… Нет, двадцать минут! — судя по звуку упавшего стула и громким торопливым шагам, она резко подскочила на ноги. — Сиди на месте и ничего не делай, слышишь? Я подъеду через двадцать минут. Мы поговорим, и тебе станет легче, обещаю! Только не делай ничего!
— Анна, ты куда? — где-то на фоне за ней бросился Тим.
Я вздохнул. Вот я снова совершил ту же самую ошибку. Хоть я и играл в гордое одиночество, каждое мое действие, подобно мольбе о помощи, по сути, было призвано привлечь ко мне внимание.
— Анна.
— Что еще? — прозвучал дверной колокольчик.
— Вызывай полицию. И не приближайся к дому, слышишь? Не стоит тебе такое видеть.
— Ну-ка стой, я сказала!
— Прости, честно. И извини, что снова тебя втянул в свои проблемы, — я рассмеялся, смахнув подступившие к заплывшим глазам слезы. — Мне стоит наконец повзрослеть. Я правда тебя любил. В общем, это все, что я хотел сказать. Пока. Желаю вам только удачи, честно.
Проигнорировав ее настойчивый голос, выкрикивающий мое имя, я сбросил звонок, после чего сразу же выключил телефон.
— Ладно… — слезы все никак не хотели прекращаться, так что пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. — Ладно.
Затянувшись в последний раз, я затушил сигарету и поднялся на ноги.
Обезболивающие начали действовать. Конечно, они не работали магическим способам, и тело мое ощущало себя примерно на смертном одре, но я более-менее вернул себе способность передвигаться.
Я скинул с себя куртку и вошел в комнату. Под подошвой захрустели осколки, на полу валялся скинутый с тумбы телевизор.
Не обращая внимания на уничтоженный дом, я прошел к креслу, аккуратно опустился в него, открыл ящик стола и взял окровавленными пальцами небольшую стопку бумаг, состоящую из трех тонких конвертов.
Я отложил конверты на стол, наклонился ниже и подтащил к себе коробку с инструментами. На груде разного барахла и железок лежал небольшой молоток с обернутой синей изолентой рукояткой.
Я не возомнил себя Богом, вовсе нет, как и не думал о правосудии. Последнее представляло собой вообще штуку несбыточную и в корне неестественную, придуманную, как и многое другое, людьми для людей и людьми же нарушаемое.
Также я не собирался прикрываться какими-то глубинными мотивами и оправдываться какой-либо иной высшей целью.
У меня не было никакого плана. Меня не мучила совесть, я не колебался. Можно сказать, я вообще особо не думал. В какой-то момент весь мир из чего-то сложного, запутанного и мрачного превратился в нечто настолько простое, что не приходилось разбираться ни секунды.
Такие люди не должны существовать – единственная идея, что пульсировала в моем мозгу подобно биению сердца.
Такие люди не должны существовать. Сломленные, униженные, брошенные. Их души были искалечены, а натура искажена и вывернута наизнанку. Никому не было до них дела, все смотрели на них как на низших существ и втихомолку боялись, предпочитая обходить стороной.
Они росли, развивались. Создавали связи среди таких же оставленных всеми людей. Порождали таких же сломленных существ, передавали им свою гниль, выводя на свет бесконечный цикл боли, отчаяния и насилия.
Кого-то можно было спасти, но таких имелось подавляющее меньшинство, да и на тех всем окружающим было плевать.
Сломленная мать воспитывала таких же
