сцены мы с тобой никогда не увидимся. И сказал я про дом лишь, чтобы ты ушла, а не из заботы! Как чужой человек может проявлять заботу и любовь, если ты сама себя не уважаешь?».
От этих слов я начала плакать еще сильнее, снова переходя на крик, но не отпуская его. Обхватывала его шею словно щупальцами, в попытках навсегда пустить в него корни.
«Эд, я люблю тебя, только, прошу не уходи! Я умоляю, не уходи от меня! Я была не права. Не нужно жениться, будем просто встречаться, только останься со мной этой ночью! Я…».
Воздух зазвенел от хлесткой пощечины. Опешившая я, держалась одной рукой за щеку, а второй облокотилась на землю, на которой оказалась ни то от удара, ни то от потрясения.
«Ты мне противна. Не приближайся», — он дополнил свои слова смачным плевком мне под ноги. Высмотрев, что я, кажется, хотя бы пришла в чувства, он стремительно пошел, все больше поглощаясь сумраком ночи.
Я сидела на холодной земле. Отрезвленная, униженная, разбитая. Смешная, растрепанная, красивая. Ненужная ни семье, ни сиренам, ни ему, ни тем более себе. Мое сознание отчаянно цеплялось за реальность, однако разум все больше погружался в ее отсутствие. И вот мне уже показалось, что все это — кошмарный сон. Этого не было. А была ли вообще я? Существовала ли когда-то я? Меня охватила паника. Ужас, доводящий до сумасшествия, заставил меня так резко подняться, что у меня закружилась голова и, от чего-то, резко пропал воздух. Я задыхалась, одновременно и боясь этого, и мечтая об этом. И вдруг я побежала. Вперед. За ним.
«Эдвард! Эдвард, ты где, любимый?» — кричала я. От мысли, что где-то за тем деревом или ближайшим поворотом я увижу его, от низа живота разгоралось тепло счастья. Я бежала и улыбалась, не переставая произносить его имя, пока в конце концов мои губы не стали запинаться от этого, а мои ноги заплетаться от бега. Глаза скакали из угла в угол в попытках найти его. «Не может быть, должно быть я пропустила его!».
Резко рванула назад. Остановилась, оглядываясь, словно хищник, который выкрутил свои способности для благополучной охоты на максимум. Мне были доступны все шорохи, едва уловимые мелькания теней. Запах тины из ближайшей речки, манящего елового леса и своего пота. Только сейчас я поняла, насколько я была мокрая. Кожа головы, ладони, между грудей — везде пот стекал ручьем.
Так или иначе, я осознала, что не найду его. Ни здесь. Ни отныне в своей жизни.
Это немаловажное для меня событие надолго оставило шрам на моей психике. Лишь позже оно обновит мое впечатление о мире и заставит взбудоражить память о том, что я — навсегда я.
Я могу надеть все свои бриллианты и голой возлечь на чистые простыни кровати в своем поместье, но это не сделает меня более желанной для того мужчины, который меня больше не желает. Я могу закатываться со смеху от его шуток, сверкая белоснежными зубами, а он будет смотреть на меня, думая лишь о том, что мои зубы слишком большие или слишком маленькие, клыки кривые, а передние два — слишком выделяются. Могу быть самой покорной, претворяясь, что я не рождена из огня, поклоняясь ему, словно Богу, а он будет считать меня замухрышкой. И, шагая ко мне на встречу, будет вынужден заставлять себя двигаться вперед больше, чем я заставляю себя слушать «интересные истории» о «таких славных» чужих детях. Если мужчина не любит тебя, и речь не про твой образ, а твою личность, твои интересы, твое пространство, то как бы ты ни старалась перевоплотиться ему под стать — это бессмысленно. Ведь я — навсегда я.
И лишь спустя значительно долгое время я поняла больше: найти себе партнера среди нескольких миллиардов вечно занятых, невидящих ничего вокруг, таких разных, несочетаемых людей — практически невероятная задача. И если эта самая действительно невероятная задача тебе неподвластна после многочисленных проб и ошибок, то может стоит принять факт ее сверхсложности? Одиночество — это нормальное состояние. А пытаться прилепиться к человеку, изменить его или себя, стачивая друг друга, словно детали, крича при этом от боли — вот это ненормально. Кардинально менять друг друга — ненормально.
Сейчас я благодарна за то, что Эдвард, движимый кем-то или чем-то отверг меня. Ведь все это в конце концов и привело меня к Нему.
Бог мой послал Ангела Своего и заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому что я оказался перед Ним чист, да и перед тобою, царь, я не сделал преступления.
(Книга Пророка Даниила 6:22)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ИСКУССТВО
Я была отчаянно одинока. Мой дом пришел в упадок, и лишь изредка я предпринимала истерические попытки превратить Ла Фертэ в тот великолепный дом, который когда-то был при Эдварде. Этому мешали душевные и физические болезни, которые я получила, борясь сама с собой после расставания с ним. В любом случае, я безумно ждала его возвращения.
Скрывать свое глубокое горе было тяжело. Я отвлекалась азартными играми, поддавалась запоям, чревоугодию и щедрым тратам из оставшихся денег. Когда они начали заканчиваться, пришлось принимать клиентов, причем в образе, далеком от той страстной куртизанки, которой я была ранее — убитая горем, я лежала в постели, утратив себя в слезах.
Все стало еще хуже, когда я получила телеграмму от Эда, который приказал мне покинуть поместье на следующее утро. Чтобы не оказаться на улице, приходилось ночь за ночью проводить время с молодыми и богатыми людьми. Моя жизнь, в конечном счете, стала до боли трагичной. Передо мной стоял выбор: быть просто бедной и униженной до конца своих дней или иметь ближайшее будущее, которое несло только болезни и, в конечном итоге, смерть.
Одним холодным утром я открыла глаза, потрясенная сновидением. Я, Лилит Буланже, известная парижская куртизанка, предававшаяся всем немыслимым порокам, триумфально шествую на изящной колеснице, восседая в позе Семирамиды в сопровождении заклинательниц и ведьм под аккомпанемент неистовой музыки. А вслед за мной несут портреты моих бесчисленных любовников. Я была из тех, кого увлекало толкование снов, спиритизм, гадание на кофейной гуще. Так что то, что я увидела этой ночью, заставило меня надолго провалиться в раздумья. О чем был этот сон? Столь яркий, просто невероятно. О чем он мог мне говорить? Это заставило меня встревожиться. И дало идею, наконец, посетить церковь, куда не ступала моя нога уже год, так точно.
