но уже другую ноту. Получилось так красиво, что Алька чуть не захлопала в ладоши от восторга. "Чуть" – потому что нужно было петь.
После этого урока Альку и еще нескольких девочек и позвали в хор.
* * *
– Бык, бык, тупогуб, тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа.
– Быстрее!
– Бык, бык, тупогуб, тупогубенький бычок…
Скороговорки. Распевки. Дыхание.
Будни в хоре наполнены музыкой, ритмом, гармонией. Альке кажется, что она ими дышит.
Радостные, звенящие голоса.
* * *
Момент прослушивания и разделения на партии.
– Первыми голосами будут петь Ира, Саша, Оля…
Алька слушает очень внимательно. Но ее не назвали. Как же так?!
– Аля, – выводит ее из оцепенения голос учительницы, – скорее вставай во вторые голоса.
Вторые? Почему? От обиды Алька чуть не плачет.
Ей ужасно не хочется быть второй. Она не любит отставать от других, а тут как будто при всех подчеркнули какой-то даже ей, Альке, неизвестный недостаток.
Она закрывается в своей комнате. Долго смотрит в окно на щебечущих птиц. Оглядывается – плотно ли заперта дверь? И поет – песни с занятий хора, но уже вожделенную первую партию.
– Я могу, – повторяет она своему отражению в зеркале. – Я могу…
* * *
"Не в саду, не в огороде, а в Кремле при всем народе…"
Одно из последних выступлений.
Как плакала Алька, когда занятия в хоре прекратились! Хоровое пение в школе стало немодным, вроде как ненужным… Другим. Но не Альке.
– Лидия Николаевна, а мы еще будем петь хором? – тревожно спрашивает она учительницу. Та внимательно смотрит Альке в глаза:
– Нет. Не будем. Теперь в школе будет вокальная группа.
Алька уходит в слезах. Хор дорог ей, это ее жизнь…
* * *
– Алевтина Викторовна, – вдруг услышала она и подняла голову от альбома с памятными фотографиями. – Мы пришли, а хор будет?
– Конечно, будет, – улыбается Алька-Алевтина Викторовна и встает. – Ну что – для начала про быка?
– Бык, бык тупогуб, тупогубенький бычок…
Контрольный день
– Я тобой недоволен, Хельга, – голос доктора был, как всегда, бесстрастным, но он позволил себе покачать головой (высшая степень неодобрения).
Я сидела на прохладной кушетке, упрямо поджав губы.
Ненавижу эту лабораторию. Ненавижу доктора.
– Вы сами виноваты, док, – я смело посмотрела прямо ему в глаза. Он отвел взгляд. – Почему именно эта семья? Почему Сибирь? Почему Россия? Почему, в конце концов, эта хаотичная планета, а не Марс, допустим, где всегда все в должном порядке?
– Слишком много вопросов, Хельга.
Я знала, что он скажет дальше. Это был эксперимент. Сейчас очень многие люди участвуют в нем. До определенного момента. Сегодня был контрольный день – время подведения итогов за тридцать лет моей земной жизни в качестве подопытного кролика.
– Док, а все же чем вы так недовольны? Я не могла поступать по-другому – нужно было как-то выживать! Тем более, что вы наделили меня свободой выбора.
Он сильнее покачал головой.
– Послушай, Хельга. Нам нужно было понаблюдать за человеком именно в таких условиях, в какие поместили тебя.
– Но почему именно я? За что? Черт побери, вы могли хотя бы дать мне полную семью, в которой есть отец?
Молчание доктора злило меня еще больше.
– Вы могли дать мне возможность стать тем, кем я хотела, без лишних потрясений? В конце концов, учесть, что я не выношу холод, одиночество, не способна пережить свои неудачи?
Он чуть заметно улыбнулся:
– Последнее – ошибка. Ты способна переживать свои неудачи. Даже слишком хорошо.
– И это все, что дошло до вас за тридцать лет?! – я уже кричала на него, но было наплевать. – Почему вы так рано забрали сестру? Это что, тоже часть эксперимента?
– Она выполнила свою программу. Если бы ты не сопротивлялась так отчаянно, забрали бы раньше и тебя.
От внезапной догадки я похолодела.
– Вы… вы хотите сказать…
Он кивнул.
– Сегодня?
– Думаю, да. Позволить тебе совершить что-то страшное с собой мы не можем. Ты уже на грани того, чтобы свести счеты с жизнью. Для тебя продолжение эксперимента слишком опасно. Поэтому мы просто заберем тебя. Так, как забрали сестру.
Я вцепилась в кушетку. Доктор это заметил.
– Тебе не будет больно, Хельга. Ты ничего не почувствуешь – просто перейдешь в другое место.
Да, знаю. Мне не будет больно. Мне. А как же…
– Док… а как же родные? Те, кто был со мной? Мама? Вы не подумали о них?
– Они справятся.
– Но за что им еще одно горе? Уход сестры был для них огромной раной. Вы хотите ранить их еще раз?
Он молчал. Мне стало противно.
– Ради своих экспериментов вы готовы на все? – я задыхалась от переполнившей меня ярости.
– Ты слишком чувствительна, Хельга. И в то же время нелогична. Ты готова причинить себе непоправимый вред, не задумываясь о переживаниях родных и близких. И тут же кричишь о сострадании к ним, которого у меня нет, как ты считаешь.
Он был прав.
– Твой контрольный день – сегодня. Не бойся. Многие уже прошли свои контрольные дни.
– Док… Дайте мне еще один шанс? Дайте время для работы над ошибками. Назначьте новый контрольный день!
Он удивленно повел бровью.
– Да, но… Конечно, такой вариант предусмотрен контрактом… Но им еще не воспользовался ни один из участников эксперимента.
– Буду первой, – я решительно поднялась с кушетки. – Готова продолжить, исправив свои оплошности. Когда у меня новый контрольный день?
– Ты же знаешь, я не имею права назвать тебе дату.
– Ок, док.
Я вышла из лаборатории.
Участие в эксперименте "Жизнь" продолжается.
Маэстро любви
– Вызывали?
– Вызывал, – на Матвеева смотрели из-за очков тусклые, бесцветные глаза директора филармонии.
Сердце замерло, а потом заколотилось тревожно и жалобно.
– Всеволод Григорьевич, сожалею, но нам придется расстаться.
До Матвеева не сразу дошел смысл сказанного.
– То есть… Вы хотите сказать…
– Именно. Ваш испытательный срок подошел к концу. Огорчу, должно быть, но Вы нам не подходите.
– Но почему? – растерянно спросил Матвеев, однако вопрос повис в воздухе…
* * *
Он брел по мартовской
